– Но она же виновата, – опустила я плечи. – Не девчонки виноваты, а Сиелра. Да, и очевидно ведь, что ее слуги получили дорогущий яд не на улице. Протащили его во дворец, прошли в зал во время торжества. Неужели непонятно, кому они могли принести клятву, и кто все организовал?

– Сиелра – жена выдающегося представителя высшей гильдии Фадрагоса – гильдии Справедливости. Они гораздо влиятельнее любого региона – за ними стоит весь народ Фадрагоса. Распри с ними никогда не бывают выгодными.

Понятно. Что‑то вроде ООН. А неплохо же меня привлекла мировая общественность, когда все было завязано на Кейеле. Может, он кому‑то перешел дорогу? Кому‑то неимоверно влиятельному…

– Весь народ Фадрагоса, кроме северян, – нахмурилась я.

– О северянах тебе говорить не положено, – тяжело вздохнул он, роняя голову на грудь и продолжая говорить: – Как и об остальном. И если бы не просьба Волтуара быть с тобой помягче, я бы давно велел страже сбросить тебя с утеса.

Я замолчала. Разговор с Акеоном оказался совсем не таким, как я себе представляла. Он не жалел меня, не юлил, желая уберечь. Терпимо, но прямо и хорошо пояснял все мудреное, сложное. Я даже не осознала, как стала поддерживать разговор и делиться с ним мыслями, будто ждала от него понимания. И кажется, получала его. Просто какое‑то иное, пропитанное неприятным снисхождением.

– Можно опять спросить о Сиелре? – осторожно поинтересовалась. Если откажет, значит, потом, когда мне разрешат повидаться с Елрех, я узнаю у нее.

– Спрашивай, – великодушно разрешил Акеон.

– Я знаю несколько распространенных клятв в Фадрагосе, ритуалы, которые…

– И требование абсолютно всех клятв оскорбит Сиелру, – оборвал он. – Не своей рукой она подала тебе отраву. Духи укажут на прямого, основного, виновника. Провести ритуал можно было, но на нее он бы не указал. А потом что? Требовать клятву? Кто ты, и кто она? Будь ты супругой Волтуара, мы могли бы побороться, но сейчас ты просто высокооплачиваемая шлюха, которая, по идее, должна гордиться своим статусом и благодарить за то, что попала в огромную кровать Волтуара. Однако вместо робкого спасибо мы получаем от тебя проблемы.

Вновь обдало жаром. Я закрыла глаза, сжимая ткань платья и утихомиривая злобу с примесью обиды.

– А алтарь Возмездия? – борясь с головокружением и желая заполнить невыносимую тишину, поинтересовалась я, и поняла собственную глупость до того, как Акеон ответил:

– У кого требовать подступиться к нему? У ее мужа? Гильдия Справедливости была заинтересована в поимке Вольного. И прямое доказательство? К сожалению, ты жива и ничуть не пострадала.

– Зачем вы позвали меня к себе? Чтобы сказать, что мне не за что было бороться?

– Да.

Понятно. Всего лишь пешка в политических интригах. Возможно, правители даже выгоду поимели с этого представления.

– Я поняла. Теперь мне можно идти?

– Отправляйся к Волтуару. Он с ума сходит, мечтает увидеть тебя.

Стоя у двери, я все же обернулась и задала очередной вопрос, ответ на который мне не хотелось слышать:

– Если бы я молча вылила отравленное вино, не отдавала его слуге, все закончилось бы благополучно для всех?

Акеон долго и пристально смотрел на меня, а затем кивнул и, поднимая журнал с пола, добавил:

– Но я бы не был знаком с большей тупицей, чем ты. Если перестать ценить себя, остальные тоже не станут этого делать. У них не останется веры в тебя. А теперь тихо прикрой дверь с другой стороны. И больше никогда не обращайся ко мне.

Я кивнула и выскочила в коридор, снова до боли сжимая кулаки.

…А потом, когда я научусь пользоваться даром, никому не придется говорить об отраве в бокалах, никто не будет убивать, защищая меня. Я все смогу сделать сама… И я обязательно справлюсь.

К кабинету Волтуара подходила фактически на носочках. Почему‑то перед ним было особенно стыдно. Встречаться с ним совершенно не хотелось, а в голове никак не складывался образ нашей встречи. Что мы будем говорить друг другу? Да и хочу ли я что‑то говорить ему? Тем не менее сжала камень в руке и, дождавшись, когда он потеплеет, отпустила.

Метка Волтуара по моей вине потеряла яркость. Но в чем именно я ошибалась, а он прощал? И ведь мы с ним неоднократно обсуждали мои оплошности. Волтуар всегда говорил, что не знает, где я могу оступиться, потому что чужая и незнакомая Фадрагосу. Он ведь не может знать об измене и молчать о ней? Это было бы слишком…

Дверь открылась, а Волтуар так же, как и Акеон, вперил в меня хмурый взгляд. Однако вскоре хмурость прошла, а на лице осталась легкая растерянность.

– Асфирель, – произнес он, словно не верил, что видит меня перед собой. Будто мы не виделись много десятилетий, и он уже ни на что не надеялся. – Входи.

Отошел в сторону, пропуская внутрь. Опустив голову, я прошла в кабинет и замерла. Дверь закрылась с тихим щелчком, а Волтуар уже стоял передо мной.

– Почтенный…

– Ты простила меня? – приподнял коготком мою голову за подбородок.

Виновато разглядывал шрамы на щеке, а затем метку. Я рассматривала ее лишь однажды в зеркале. Черная, похожа на знак бесконечности, но с острыми гранями и неаккуратным горизонтальным росчерком.

– Прости меня, Асфирель. Я не мог поступить иначе. Не злись.

– Я не злюсь, – взяла его за руку и выдавила из себя улыбку. – Я не злюсь.

Волтуар усадил меня на диванчик и попросил подождать немного. Из открытого окна доносилось пение птиц, легкий ветерок покачивал невесомую занавеску. Возле сиреневой орхидеи, стоявшей на тумбочке, кружил небольшой шмель, дополняя чириканье монотонным жужжанием. А еще тихо скрипела палочка для письма, скользя по плотному желтоватому свитку. Взгляд Волтуара мельтешил по строкам, а губы были упрямо сжаты. Он спешил завершить дела, чтобы уделить мне время. Несмотря на свою любовь и желания, правитель оставался прежде всего правителем, а уж после – влюбленным шан’ниэрдом. Я терпеливо ждала, не смея отвлекать его.

– Пойдем, – произнес он, спрятав свиток в верхнюю шуфлядку стола и поднимаясь с кресла.

Открыл передо мною дверь, осторожно подтолкнул в талию. В коридоре удивил, крепко взяв меня за руку и зашагав к широкой лестнице.

– Что говорил целитель? Как твое самочувствие?

– Все хорошо.

– Ты мало ела, а в первые дни ни на что не реагировала.

– Думаю, в моем мире это назвали бы шоком. Может, было бы другое название, но я не медик… – подумала немного и исправилась: – не целитель.

Волтуар остановился, повернулся ко мне и, посмотрев на мою голову, виновато опустил взгляд на наши сцепленные руки.

– Целители не обещают, что она пройдет, но алхимики сказали, что есть краситель, способный спрятать ее.

– Это всего лишь седина, мой правитель, – улыбнулась я. – Или в Фадрагосе это что‑то неправильное?

– Это признак старения у людей, виксартов, васовергов и гелдовов, – посмотрел мне в глаза, а второй рукой прикоснулся к моей щеке. Стараясь не притрагиваться к буграм заживающих ранок, погладил скулу. – Асфирель, ты слишком молода для старости.

Хотелось хмыкнуть, но я удержала ленивую улыбку, погладив пальцами его тыльную сторону ладони.

– Не беспокойтесь, Волтуар. От седины еще никто не умер. А мне двадцать три…

Двадцать три ли? Сколько я в Фадрагосе? Время тут совсем спуталось, затерялось среди постоянной спешки и упрямого рвения к цели. Не страшно.

– Я не переводила свой возраст в периоды, но вам точно не о чем волноваться.

В змеиных глазах таилась тревога. Или я все еще не научилась видеть в них отражение человеческих эмоций. Зрачок дрожал, непривычно часто расширялся – наверное, все же волнение, тревога, легкий страх.

– Пойдем, – повторил он, потянув к лестнице.