Я заглядывал к Валису, надеясь услышать хоть что-нибудь хорошее. Он организовал в госпитале лабораторию. Там в колбах и дистилляторах хранились образцы крови и тканей. Апотекарий говорил, что Терзание будет остановлено. Он объяснял, что зараза не может разноситься в таком морозном климате, потому что для инкубации и распространения здесь слишком холодно. Он также верил, что она не сможет развиваться при свете. И потому приказал развесить множество светильников по всему городу, чтобы разогнать темноту.

Никакой темноты. В месте, где и так не было ночи, ее изгнали даже из закрытых комнат. Все вокруг сияло. Возможно, вы теперь понимаете, почему я избегаю света и предпочитаю сидеть в темноте.

Запах гниющей крови сбивал с ног. Валис работал, но безуспешно. На двадцать первый день я потерял тридцать семь процентов личного состава. Фанчо погибли почти все. Двенадцать тысяч гражданских умерли или умирали. Заболели шестеро Орлов Обреченности.

Вот вам факты, которые вы так хотели узнать. Чума выживала в климатических условиях, которые должны были ее убить. Мы не могли обнаружить способы ее передачи. Она не поддавалась никаким попыткам ее сдержать или ограничить. Не помогали ни карантин, ни зачистка зараженных зон огнеметами. Она была невероятно заразной. Даже космодесантники не чувствовали себя в безопасности. Заболевшие умирали в муках.

А потом одному из Орлов удалось прочитать богомерзкую надпись на одном из знамен Хаоса, развешенных за стенами.

Там было…

Там было одно слово. Одно мерзкое слово. Единственное проклятое, богохульное слово, которое я пытаюсь забыть всю свою жизнь.

Я вытянул шею в направлении темного дверного проема:

– Что за слово? Полковник, что это было за слово?

Он с большой неохотой произнес его. И то, что прозвучало, оказалось вовсе не словом, а непотребным бульканьем, иногда перемежавшимся согласными звуками. Имя-сигил чумного демона, одна из девяноста семи Мерзостей-Которые-Не-Могут-Быть-Записаны.

К горлу подкатила тошнота. Я отскочил, опрокинув стул. Калибан взвизгнул. Монахиня упала в обморок, а послушник сбежал. Баптрис отступил на четыре шага, развернулся, и его тут же обильно вырвало.

Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.

Шатаясь, я попытался поставить перевернутый стул на место и подобрал печатное устройство, которое послушник сбил, убегая. В том месте, где машина записала слово, пергамент начал дымиться.

Из множества камер донеслись вопли и стенания. А потом вырвался Йок.

Сидя в соседней камере, он внимательно слушал наш разговор, прижимая иссеченное шрамами лицо к прутьям клетки. И теперь эта решетчатая дверь, вырванная из креплений, загрохотала по полу коридора. Бывший гвардеец в ярости выскочил наружу и ринулся к нам.

Я не сомневался, что он хочет меня убить, но мои ноги отказывались двигаться. И тогда Калибан, благослови Император его отважное сердце, бросился на него. Мой преданный сервитор поднялся на коротеньких задних лапах и вскинул передние конечности, усиленные бионикой, в предупреждающем жесте, – так он возвышался над полом больше чем на три метра. Он растянул губы и зашипел, показывая длинные стальные клыки.

Роняя клочья пены с оскаленных зубов, Йок отбросил Калибана в сторону. Сервитор оставил в стене солидного размера вмятину.

Йок метнулся ко мне.

Я сумел поднять посох и нажать маленький рычажок под навершием.

Из наконечника вырвался поток электрических разрядов. Сумасшедший гвардеец задергался и упал. Продолжая корчиться, он лежал на полу и невольно обгадился. Баптрис поднялся на ноги. Вокруг завывали тревожные сирены, а послушники спешно забегали в коридор, таща с собой смирительные рубашки и шесты с захватами.

Я поднялся на ноги и посмотрел в темный проем:

– Полковник Эбхо?

Дверь захлопнулась перед моим носом.

На сегодня с расспросами было покончено. Брат Баптрис, несмотря на мои возражения, остался непреклонен. Послушники проводили меня в комнату для гостей на третьем этаже. Беленые стены, жесткая деревянная кровать и маленький письменный стол – вот и вся обстановка. Окно в свинцовой оправе выходило на кладбище и джунгли.

В смятении я мерил комнату шагами, пока Калибан распаковывал мои вещи. Я был так близок к цели, я наконец начал вытягивать из неразговорчивого Эбхо ценные сведения. И когда мрачные тайны вот-вот готовы были выйти на свет, мою работу прервали!

Я остановился у окна. Яркое багровое солнце тонуло в фиолетовом океане, и джунгли отдыхали от жары. Морские птицы реяли над заливом в последних лучах заходящего светила.

Немного успокоившись, я осознал, что как бы ни был я уязвлен, место, принявшее меня как гостя, пострадало куда сильнее.

До меня доносились крики, вопли, плач, звуки шагов и хлопающих дверей, щелчки ключей, поворачивающихся в замках. Богомерзкое слово, произнесенное полковником, смутило и без того хрупкие умы обитателей сумасшедшего дома, будто прут из раскаленного металла, опущенный в холодную воду для закалки. Чтобы успокоить пациентов, потребуется немало сил.

Калибан дремал, сидя у входа, а я за столом-скрипторием из тикового дерева просматривал записи. Эбхо отдельно упомянул Субъюнкта Валиса, апотекария Орлов Обреченности, но в материалах, касающихся Пиродии, которые я привез с собой, это имя появлялось только в общих списках. Выжил ли Валис? Узнать это я мог, лишь подав прямой запрос главе ордена, но обработка такого запроса, вероятно, длилась бы месяцами. Адептус Астартес известны своей замкнутостью, а иногда они просто отказываются взаимодействовать с Администратумом. В любом случае меня ждала бы бюрократическая волокита. Но, так или иначе, я считал необходимым проинформировать своих товарищей на Лорхесе о том, что в расследовании появилась зацепка.

Я мысленно обругал хоспис, когда вспомнил, что здесь нет вокс-станции. Я даже не мог отправить сообщение в астропатический конклав Цимбалополиса для передачи на другую планету.

Одна из сестер принесла ужин. Я как раз заканчивал есть, а Калибан зажигал светильники, когда в мою комнату зашли Ниро и Жардон.

– Братья?..

Жардон сразу перешел к делу, сверля меня взглядом сквозь линзы очков-половинок:

– Братство хосписа посовещалось и решило, что вы должны уехать. Завтра. Больше никаких встреч. У нас есть корабль, который доставит вас до рыбацкой пристани на острове Мат. Оттуда вы сможете добраться до Цимбалополиса.

– Я разочарован, Жардон. Я не хочу уезжать. Моя работа еще не завершена.

– Она завершена настолько, насколько это возможно! – рявкнул он.

– Наш хоспис еще никогда не знал ничего подобного, – тихо произнес Ниро. – Драки. Двое послушников ранены. Трое пациентов пытались покончить с собой. Годы кропотливых трудов уничтожены всего за несколько мгновений.

Я кивнул:

– Сожалею о причиненных неудобствах, но…

– Никаких «но»! – оборвал меня Жардон.

– Мне жаль, господин Сарк, – сказал Ниро, – но все уже решено.

Я плохо спал ночью. Мой разум и память играли со мной, раз за разом проигрывая беседу с полковником.

Вполне понятно, что события прошлого шокировали и травмировали Эбхо. Но есть здесь и что-то еще. За тем, что он мне рассказал, кроется какой-то важный секрет. Я чувствую это. И не остановлюсь. На кону слишком много жизней.

Калибан безмятежно спал, когда я украдкой покинул комнату. В темноте я на ощупь добрался до лестницы и поднялся на четвертый этаж. Беспокойство витало в спертом воздухе. Я прошел мимо запертых палат, из которых доносились стоны спящих или бормотание тех, кто страдал бессонницей.

Время от времени мне приходилось скрываться в тенях от послушников, бродящих по коридорам с фонарями. Мне понадобилось около четверти часа, чтобы добраться до блока, где обитал Эбхо. С особой осторожностью я крался мимо запертой камеры Йока.