— Тогда не удивительно, почему там такая толпа уже валялась. Глянь, у него руки все перевязаны, впрямь он.

— Это получается, что братан нашего Короля сам Император?

— Внатуре, они же хорошо ладили!

— Блинский, вот крутяк, мы помогли Императору в драке! Были в одной команде!

— Слух, а разве не благодаря ему мы стали Юнгар?

— Точно ведь, перед тем, как Король сделал нам то предложение, он говорил с Императором…

— Да-да, Император еще перед этим с офицером поговорил, по любому его заслуга.

— Я и не думал, что такой человек, как он, станет поступать подобным образом…

— Это же получается, что и мы с ним можем спокойно поговорить? Он нам ничего не сделает? А то я помню, что о нем рассказывали, когда он еще на «улицах» тусовался, каждому встречному морду бил.

— У тебя к нему вопросы что ли есть?

— Да не, ну… круто же!

— И все-таки я ему благодарен.

— За Юнгар?

— И за это тоже, но вы же заметили, как Король изменился за последние пару недель? Он решил с нами стать не просто одной бандой, а друзьями… Я ушам своим не поверил, когда услышал от него такое, да «уличные» бы и вовсе не поняли прикола.

— Думаешь и это заслуга Императора?

— А кто еще мог оказать на Короля такое влияние, сам подумай? Он ведь своевольный и все делает по-своему, а тут…

— Да, согласен…

Немало людей были потрясены появлением Зоренфелла на темных закаулках «улиц», но больше всего настоящие участники Юнгар. Так как все из них пришли на «улицы» после ухода Императора, то и в лицо его никогда не видели, из-за чего даже не подозревали о том, кому совсем недавно помогали в драке.

Впервые за последние пару лет «улицы» тряслись от обсуждения одной темы, одной личности. Титул Императора уже стал невероятным феноменом, однако сам Зоренфелл сильно изменился как личность с тех пор. Тот страшный и кровожадный монстр, наносящий поражение каждому встречному остался в прошлом, как легенда, как миф. Скажи любому хулигану сейчас, что Император стал помогать людям, не беря ничего взамен, все бы дружно рассмеялись. Однако правды не изменить, времена меняются.

Сам же юноша не давится тщеславием на счет своего титула или силы. Он скорее воспринимает его как вынужденное бремя за ошибки прошлого. Тем не менее, ошибки и делают нас теми, кем мы являемся сейчас. Те знакомства, тот опыт, те решения, что он принимал — всё благодаря той единственной ошибке, одной негативной эмоции. Не странно ли, что твою жизнь определяет всего одно легкое мгновение?

— Зоренфелл.

— Чего?

— Куда мы едем?

— Ко мне домой. Там, наверное, все за меня волнуются, я ведь уехал, словом не обмолвившись.

— Какая другим людям разница до того, где ты находишься? Разве ты не свободен?

— Дурёха, беспокойство друзей и близких не означает то, что я кем-то скован. Да, я свободен, со своей способностью даже больше, чем кто-либо другой, однако это совсем не значит, что другие меня связывают, всё иначе — здесь проявляются наши взаимоотношения, забота, только теплые чувства, понимаешь?

— Не совсем, но, думаю, мне под силу с таким разобраться…

«Блин, поверить не могу, что я машинально назвал саму Судьбу дурёхой… — осознал вдруг Зоренфелл. — У меня там древо резко не пошатнулось от таких слов? Хотя, она, скорее всего, и не знает о таком оскорблении, может о глупости знает, но не о таком, это ведь разговорное, так ведь?»

— Но все-таки люди странные.

— Это безусловно, но что именно тебе сейчас не понятно?

— Вы слишком противоречивы. Ваши понятия о доброте и зле очень сложны и имеют немало путей осознания этого смысла…

— Разве самой Судьбе не безразличны эти понятия? Мне казалось, что в твоих глазах все равны, у каждого свое собственное древо с предопределенной заранее судьбой, то бишь человек изначально даже не решает, каким человеком ему быть.

— Ошибаешься. Брат, ты сам видел, как динамично развивалось твое древо от одних мыслей, думаешь, что ты такой один? Да, ты особенный, просто у других людей масштаб разветвления куда ниже, чем у тебя.

— Я начинаю путаться в этой системе… — признался юноша, вороша свои волосы. — Ладно, возможно мне не стоит знать всех тонкостей судьбы.

— Верное рассуждение, — одобрительно кивнула Селлина.

— Мне вот интересно… Как долго ты собираешься быть со мной? Просто… — глянул он на странный фальшивый взгляд с её стороны и призадумался ненадолго. — Не, я-то не против, оставайся сколько твоей душе угодно, но боюсь, что я не смогу тебя сопровождать повсеместно.

— Наше понимание времени сильно различается. Я могу находиться подле тебя хоть всю твою жизнь, и я ничего не упущу, это всего лишь одно поколение, но я не могу пропустить мимо своего внимания такого ненормального человека.

— Лично мне без разницы, честно, меня и самого завораживает общаться с Судьбой напрямую, настоящей загадке, о которой знаю только я один — это завораживает и в то же время очень и очень пугает, возможно, я даже сойду с ума в какой-то момент… — тяжело произнес Зоренфелл, представляя свое туманное будущее. — Но я не о том, ты же можешь принять свой настоящий образ, скрыться от чужих глаз? Ну, или, может, общаться со мной из своего мира, ты ведь все равно все воспринимаешь через чужие органы чувств.

— Я хочу быть рядом с тобой, — дала она не многозначный ответ.

— Понимаю, — почувствовал он трудности взаимопонимания, — но я о другом говорю. Например, я должен ходить в школу, но тебе туда не попасть, потому и делаю такое предложение. В остальное время можешь пребывать в том же состоянии, что и сейчас.

— Хорошо, я исполню твое желание.

— Вот и отлично, — улыбнулся Зоренфелл.

Судьба посмотрела на эмоцию парня, проявившуюся на его лице, и попыталась повторить её. Юноша заметил эту неловкую попытку и не смог не умильнуться от такой милой картины.

— Селлина.

— Что? — сразу отреагировала она.

«Судя по всему, Судьба успела привыкнуть к её новому имени. Весьма забавно и необычно, — подумалось Зоренфеллу. — Это, конечно, здорово, что я пытаюсь Судьбе помочь узнать побольше о людских чувствах и эмоциях, но одно меня не перестанет беспокоить…»

— Эмоции не должны быть принужденными. Они появляются неожиданно, но именно тогда они буду искренними, настоящими. Им невозможно научиться, но если ты и вправду можешь что-то да чувствовать, то это рано или поздно проявится. Быть настоящим — самое главное в жизни человека, по крайней мере, по моему мнению.

— Быть настоящим? Что если я не знаю, какая я настоящая?

— Ха-ха, — иронично усмехнулся Зоренфелл, — в этом мы с тобой похожи. Я тоже не знаю, какой я настоящий, поэтому неактивно ищу ответы, ищу себя. Рано или поздно всё проявится, я в это верю.

— Значит, нужно просто ждать?

— Наблюдай за другими, думай, будь собой, поступай так, как ты хочешь, тогда всё и поймешь, — ответил он, но понимал, что с Судьбой всё так просто не выйдет. — Однако мне сложно сказать, как это будет с тобой, на самом деле. Мне неизвестно то, как ты можешь поступать и делаешь ли ты что-либо, если являешься простым наблюдателем за огромным лесом. Но, как мне кажется, ты самостоятельно сможешь в этом всём разобраться, наводки для тебя будет достаточно.

— Я поняла, — кивнула она.

— Вот и отлично.

Зоренфелла радовало то, что он чем-то может помочь другим, подтолкнуть на верный путь, пусть даже и сам полный дурак, по его собственному мнению. Его абсолютно не волновало, кто перед ним: неизвестный человек, товарищ, враг или же сама Судьба. Всё потому, что все друг на друга похожи, каждый обладает определенными чувствами. Как итог — каждый способен найти собственную истину.

Беседы с разными личностями, такими как Крейг, Жеррар, Эмбер и Селлина помогли Зоренфеллу отвлечься от нависшего недуга над его матерью. Это помогло ему усмирить собственные эмоции, дабы не повторять ошибок. А главное — укрепилась его вера в своих близких, в силу своей мамы. «Она нашла в себе силы жить с неизвестной болезнью столько лет, не зная о том, что с ней будет завтра, мастерски скрывая страх ради своих близких… Я не могу просто предать её стараний потому, что я её сын» — так решил для себя Зоренфелл и набрался решимости идти дальше, оставляя это испытание в руках матери, пусть и всем сердцем желал ей помочь.