Ванька Коробов вроде что-то сообразил:

— Да как же это, Данило? Война?

— Хуже, Ваня, хуже, чем война. Ты, ежели жить хочешь и семью сохранить, и нажитое тобой, так вот что сделай. Ты приволоки мне на поход жида Схарию. Знаешь такого?

— Слышал... Но он говорят, покрестился...

— Приволокёшь мне сюда на поход жида Схария, — жёстко повторил Данило Щеня, — тогда будешь жить на Москве при животах своих и при торговле своей. Именем великого государя это говорю. Жид Схария сейчас укрылся в старом монастыре, у Нево-реки. Вымани его, приволоки мне, тогда всё тебе будет. Давай!

— А мои товарищи, они как?

— Пусть выкуп за них готовят! Война, етива Матрёна!

Ванька Коробов, новгородский купец, выскочил из шатра московского воеводы, лицом красен, глазами бел. Боярская охрана услышала из обдираемого шатра воеводы:

— Коней ему дайте, новгородцу, он по моему делу спешит!

Старший охраны глянул на атакующего сокола в руке новгородца, хмыкнул, указал в сторону коновязи:

— Ехай, мил друг! Твоё дело правое!

Господин Великий Новгород, узнав от купца Ваньки Коробова, что москвичи точно идут на город войной, ударил в вечевой колокол. На вече постановили, что надо слать гонцов во Псков за подмогой, потом за подмогой к шведам, стоящим гарнизоном на Балтике, в устье реки Нево. И, конечно, кликать ополчение.

— Марфа-посадница, — прокричали бирючи[56] на вечевом сходе, — затворилась в домовой церкви, начала молитвенное бдение за Господина Великого Новгорода! От Марфы в сторону Литвы и неметичины посланы гонцы велеть поторапливаться с военной силой, как оговорено. Кто-то из толпы кинул в бирючей навозной лепёшкой...

Из домовой церкви до едальной палаты — двенадцать шагов по крытым сеням. Сделав те шаги после тихого, заунывного звона колоколов, Марфа велела принести заедков и белого вина. Той злой водки, которую неумеренно любил её покойный муж, Исаак Борецкий.

— Ушёл Схария, укрылся? — спросила Марфа холопа Рунгарда, пленённого ещё её живым мужем.

— Так, госпожа, укрылся. В торговой фактории. На Нево-реке.

— Ну, присядь со мной, выпей. Одной пить — чёрта тешить.

Рунгард с поклоном принял серебряный стакан с водкой, махом, по-русски, опустошил.

Марфа прожевала кусок жареной оленины, закинув в рот разом и горсть клюквы:

— Не стучи костями, холоп! Пока москвичи развернут полки, здесь будут уже немцы и шведы. Король литвинский Александр сообщил, что три полка стоят в трёх дневных переходах от Новгорода. Отобьём москвичей и тут же от них по земле отрежемся. И прирежемся хоть к Литве, хоть к шведам.

Холоп Рунгард выпил ещё следом за Марфой. И стал клониться набок. От притворства. Он знал от немецких купцов, своих земляков, что литвины и немцы полки к Новгороду не пошлют и что татары Данияровские ходят на войну не по дням, а по часам. Три часа — и вот они здесь. А стоят те татары уже второй день между Новгородом и Псковом. Пять тысяч сабель да столько же копий. Им разницы нет кого резать. Хоть псковских, хоть литвинских...

Ополчение собралось на следующий день — четырнадцать тысяч крепких мужиков со своим оружием. Собственного войска у Великого Новгорода было две тысячи, и оно село в городе на стены. Туда же вытащили три десятка разнолитых пушек, зелья для них хватало.

Оба посадника Великого Новгорода да епископ Новгородский Феофилакт по тому же утру благословили ополчение, потом проехали вокруг города на телегах с иконою Божьей Матери. Посередине пути они малость задержались: полтысячи вольных охотников встали перед верховниками Великого Новгорода на колени. Просили считать ихнюю ватагу в ратном деле и дать пару пушек да огненного зелья на сто шведских аркебуз. Посадские распорядись зелья дать, а в пушках отказали.

Объехавши город, Великий Новгород затворили.

Иван Васильевич, государь всея Руси, великий князь Московский, встал боевым станом на Старой Руссе. Три тысячи его войска да две тысячи татар взяли городок в плотное кольцо.

Татарами же были махом разбиты два кабака — вино и пиво вылили в канавы.

Свирепость московских показалась жителям страшной и невиданной. Трое самых зажиточных горожан, что бежали в ночь с семьями в сторону Литвы, были пойманы, обобраны и на месте поимки порублены саблями и стар, и млад.

На восьмой день от начала новгородской осады со стороны Великого Новгорода через Старую Руссу потянулись обозы с ранеными московскими ратниками, пошли своим ходом пленённые новгородцы, поволоклись обозные колымаги с награбленным добром.

Иван Васильевич, по обычаю, разбил огромный шатёр на холме позади города. К тому шатру спешили гонцы из полков от Новгорода. Со стороны Москвы подходили и подъезжали ратные люди и купцовый люд. Купцы московские скупали у великого князя добро, добытое в Новгороде. Иван Васильевич не торговался, отдавал добро за половину цены.

Он как раз вертел в руке древнюю монету, вырученную за награбленное, хмыкал. Тихо вошёл подьячий Варнаварец:

— Последние вести, великий государь!

— Годи! Монета, подскажи мне, чья? Сам не разберу.

Варнаварец, родом из византийских земель, с Чёрных гор, бегунец от великого султана, взял тяжёлую серебряную плитку округлой формы:

— Огня бы мне, оттиск слепой больно.

Челядинец великого князя запалил толстую свечу, поднёс.

— Ой, май карагай! Чума меня забери! — удивился Варнаварец, разглядев письмена. — Наша это монета, великий государь! Ас Сур Бани Баала Лонга! Вавилонское письмо, знак Быка! Не чекан это — литьё! Писано, что здесь шестьдесят мин серебром! В те времена три сотни боевых верблюдов стоили столько!

— Ну, купчина, ну Копейкин! — восхитился великий князь. — Выйдешь от меня, вели у этого купчины все древние монеты отобрать, заменить монетами моего чекана, вес на вес. А старые монеты спрячем. Поглубже. Потомкам на диво. Ну, а теперь — говори!

— Двое суток полк Данило Щени держал новгородское ополчение. Да, поболее чем пять тысяч лучников да шесть тысяч копейщиков и топорников ринулись было через реку Волховец на полк Данилы! Выкосили новгородцы почти весь засадный полк. Рванулись в твою сторону, да тут вот наши татары... Если бы не татарский внезапный рейд по задкам того ополчения... Нету теперь у новгородцев ополчения. Ничего у них нет! А Данило Щеня с тремя ранами едет сам к тебе, великий государь.

— Так. Отчего выкосили засадный полк — сам знаю. — Иван Васильевич зло затопал по деревянным плахам шатра, ковров на полу он не любил: насекомых брезговал.

— Конечно, знаешь, великий государь. Большой полк боярина Патрикеева подошёл к Даниле с опозданием на день да на ночь.

— Так. Патрикеев, лис старый, он где?

— Едет к тебе. Весь болен и ослаб.

— Ко мне не допускать, сунуть его в подвал Троицкого монастыря!

— Туда бы не надобно, великий государь. Там ты уже законопатил Ряполовского боярина да Бельского, сына Иуды.

— Некогда выбирать. Сидеть им всё равно недолго. Ещё?

— Жида Схарию взял на побеге к шведам новгородский купец Ванька Коробов. Ждут в твоём обозе.

— Чего это за новгородский купчик к нам перекинулся, а?

— А земляки они с Данилой Щеней, оба родом из Торжковского погоста. Данило его и подговорил жида взять. Иначе ушёл бы, собака!

— Так. Купчинке новгородскому ждать меня на Москве. Пусть там ему и дом, и прочее найдут. Семью он вывез?

— Нет, государь, семью купчинки новгородцы порезали. Узнали, что он переялся на твою сторону.

— Возмещу потерю! Город сгорел?

— До трети улиц сгорело, а так — ничего.

— Хорошо воевали, ловко! Теперь пиши на отдельном листе: «Жида Схарию определить на подворье боярина Шуйского». Шуйский уже изготовился его принять... Пиши далее, что поить, кормить, содержать с-с-скотину Схария, как бы заморского врача или там... мастера по металлу. Без обид. В ласковости и неге. Записал?