Отличительная черта Рейнольдса — размах и масштаб повествований. «Галактический север» («Galactic North»), например, рассказывает «о космической погоне продолжительностью в десятки веков и протяженностью в несколько сотен тысяч световых лет. В повести «Тысячная ночь» («Thousandth Night») баснословно богатые бессмертные существа задумали воплотить в жизнь план по переустройству целой галактики путем новой расстановки звезд. «Водокрад» («The Water Thief») — это небольшой, спокойный рассказ, рисующий яркий, но отнюдь не радужный мир, где главная героиня живет в ветхом контейнере посреди лагеря беженцев. Но даже в такой ситуации всегда можно сохранить силу духа и веру в человечность.

Мальчишка снова просит отдать ему мой «глаз». Наверняка видел, как я сижу на матраце и работаю с ним. Ума не приложу, почему его так тянет к этой вещице.

— Прости, но он мне самой нужен. — отвечаю ему. — Для дела. Если не смогу работать, нам с дочкой будет нечего есть.

Ребенок слишком мал, чтобы полностью меня понять, но главное до него дошло. Мальчик убегает прочь, разок оглядывается, и я улыбаюсь ему вслед. Ничто не мешало ему пробраться в мой грузовой контейнер и схватить «глаз», пока я работаю, однако малыш этого не сделал. В его лице мне видится нечто, достойное доверия.

А доверие в лагере для беженцев дорогого стоит. Вообще-то наше поселение называется не так. Официально это «Вспомогательный комплекс компании по сохранению и перемещению ресурсов», и здесь я живу последние шесть лет. Моей дочери Юнис двенадцать, она почти не помнит, как выглядит внешний мир. Очень послушный и старательный ребенок, да только в лагере с этим далеко не пойдешь. Ей нужна нормальная жизнь, мне тоже. Пракаш твердит, что если я заработаю достаточно профкредитов, то, возможно, нас переселят в место поприличнее.

И я ему верю. А что еще остается делать?

Усаживаюсь на корточки на матрац. Двери в грузовом контейнере нет — давно сняли. Стены дырявые. Под крышей висят ветряные колокольчики из погнувшихся алюминиевых трубок, некогда служивших палаточными каркасами. День выдался безветренный, и от колокольчиков не больше звона, чем от сталактитов.

Мой вирт-комплект — отнюдь не предмет для гордости. «Глаз», линзы, наушники и футболка — всё куплено с рук по дешевке. Располагаю «глаз» на коробке из-под обуви и балансирую его, пока пурпурный зрачок не начинает мерцать, сигнализируя о готовности к работе. Вставляю наушники. Футболка ярко-синего цвета, на ней какой-то китайский слоган и весело резвящиеся дельфины. Для взрослой женщины тесновата, но акселерометры и позитурные сенсоры работают исправно.

Открываю виртуальный канал, и линзы выбрасывают меня из реальности в глобальную рабочую сеть.

— Здравствуй, Пракаш.

Раздается голос, звучащий одновременно далеко и близко:

— Поздновато ты, Сойечка. А у меня было столько прекрасных заказов, и как раз для тебя.

Я чуть было не рассыпалась в извинениях, но вовремя прикусила язык. Оправдываться перед этим человеком нет ни малейшего желания. Сегодня утром пришлось ходить за водой в два раза дальше: какой-то негодяй из соседнего комплекса пробрался в лагерь и повредил насос.

— Уверена, у тебя еще осталось кое-что, — говорю я.

— Да, — бесстрастно отвечает брокер. — Посмотрим…

Будь Господь мухой, он бы видел то, что вижу сейчас я. Вокруг вспыхивают тысячи непрерывно сменяющих друг друга изображений-фасеток. Каждая означает некий заказ. Фасетки то приближаются, то отдаляются: это Пракаш предлагает мне различные варианты. Также я могу видеть описание заказа, вознаграждение, требуемые навыки и количество причитающихся профкредитов. Цифры перед глазами — словно птички, пикирующие на ветку и усаживающиеся в рядок.

— Ремонт дороги, — торжественно объявляет Пракаш, как будто это должно меня воодушевить, — центр Лагоса. У тебя уже есть опыт.

— Нет, спасибо. Работа там такая, что мартышка справится, а платят гроши.

— Мытье окон. Каир, частный музей искусств. У них есть для этих целей робот, да вот беда — вышел из строя, а на носу какое-то торжественное открытие.

— Я уже несколько лет не мыла окна.

— Да тебе не угодить, Сойечка. Нельзя же быть такой привередой.

Пракаш громко выдыхает через нос. Звук напоминает тот, что издает спускающая шина.

— Что еще у нас есть… биоочистка, Черное море. Техническое обслуживание систем по контролю и локализации распространения водорослей.

Другими словами, счищать слизь с насосов. Невольно ухмыляюсь, видя нищенскую оплату, которую за это предлагают.

— Дальше.

— Подводная инспекция, Гибралтарский мост. Займет примерно восемь часов, и сумма вполне разумная. Придется чуточку попотеть, это самый потолок твоей квалификации.

— Через три часа мне забирать ребенка из школы. Найди что-нибудь покороче.

Пракаш издает страдальческий вздох.

— Ремонт дамбы, побережье Адриатического моря. Ночной шторм пробил брешь. Четыре часа. Высокая оплата, и закончить надо срочно.

И так каждый раз: Пракаш отлично знает, от какой работы я не откажусь, но тянет до последнего.

— Мне нужно позвонить, — говорю я в надежде, что кто-нибудь сумеет забрать Юнис вместо меня.

— Только не тяни, хорошо? — просит он и бронирует для меня заказ.

Я делаю звонок и возвращаюсь. Как раз вовремя, еще чуть-чуть — и работу бы перехватили. Конечно, я далеко не единственная, кого отправили на ремонт: повреждение дамбы — крупная авария в Адриатическом регионе. Бригады гражданских и военных роботов уже задействованы в восстановлении конструкции.

Сам по себе ремонт не сложный, справился бы и ребенок, обладай он силой сотни мужчин, чтобы перетаскивать каменные блоки и заливать быс- тросхватывающийся цемент.

Позже я узнаю, что из-за прорыва дамбы утонули пятнадцать человек. Мне, как и всем нормальным людям, очень их жалко. Однако не случись аварии — не было бы и работы.

Когда мы завершаем починку дамбы, уже стемнело. Поднялся легкий ветерок — чтобы пробудить колокольчики, его хватает, но воздух все еще раскаленный. Безумно хочется пить, и от таскания воды ноет спина.

На противоположной окраине поселения затянули еженощное гудение дизельные генераторы. На несколько минут позволяю себе расслабиться и вслушиваюсь в пение колокольчиков. Их беспорядочный перезвон наводит на мысли о нейронах, непрерывно атакующих мозг электрическими импульсами. Меня всегда захватывала нейробиология и тайны человеческого разума. Пока мы не уехали из Дар-эс-Салама, я мечтала стать врачом.

Поднимаюсь с матраца и разминаю затекшие мышцы. Пора идти забирать Юнис. Но вдруг мое внимание привлекает шум, доносящийся со стороны одного из больших тентов для всеобщих собраний. Без сомнения, что-то стряслось. Не одно, так другое — здесь это постоянно. Не обязательно затрагивает меня, однако быть в курсе событий не повредит.

— Сойя! — слышу я зовущий меня голос. Это Бусука, моя подруга и мать двоих сыновей. — Юнис в порядке. У Фанты были дела, и она передала твою дочь Рамату. Ты выглядишь какой-то усталой.

Конечно, я выгляжу усталой, как иначе?

— А что здесь происходит?

— О, ты еще не слышала? — удивляется Бусука и продолжает заговорщицким тоном: — Поймали воровку. Далеко она убежать не успела: получила разряд током у электрической изгороди и пряталась неподалеку. Собиралась рвануть на закате, но тут ее задержали.

На слове «задержали» она делает акцент, словно цитируя чьи-то слова.

Мне-то без разницы, какого пола наш вор, главное — теперь есть на кого злиться.

— Не хотелось бы мне сейчас оказаться на ее месте.

— Говорят, ее слегка поколотили, пока не вмешались миротворцы. Сейчас народ спорит, стоит ли продолжать давать ей медикаменты.

— От нас не убудет, если поможем одной женщине.

— Так ведь дело в принципе, — возмущается Бусука. — С чего мы должны тратить воду и антибиотики на того, кто пришел к нам красть?

— Не знаю, — отвечаю я, желая закончить разговор о воде. — Пойду отыщу Рамату.