Одна общая беда нависла и над ним, и над князем Сицким: они прямые Рюриковичи, как и Шуйский. Станет ли Годунов миловать их род? По всему видно, как перенимает он обычаи грозного Иоанна. Широкие плечи князя Репнина удручённо опущены. Тонколикий Сицкий рядом с ним кажется моложе, хотя они ровесники. Он и характером потвёрже будет, и в речах смелее. Он и теперь выразил то, о чём другие думают лишь про себя:

   — Авось Бог милостив. Волхвы нагадали ему недолгое царство.

   — Есть такая присказка: «Долго ждать, когда чёрт умрёт. У него ещё и голова не болела».

   — Не болела, так заболит. Али забыли уговор? — спросил князь Черкасский. — Али в прятки собрались играть?

Все поняли, что князь Борис Камбулатович намекает на дело секретное и опасное. Про то ведал покойный канцлер Андрей Щелкалов. Он-то и сказал боярину Фёдору Никитичу, что холоп их Юшка Отрепьев царского рода, и нарёк его царевичем Димитрием: про то-де ведают иезуиты от Рима до Польши и чают видеть в добром здравии русского царевича... Ныне на именинный вечер ждали в гости брата канцлера — Василия Щелкалова, главу Посольского приказа. Поэтому князь Черкасский, которому нравилась эта затея с «царевичем», был неприятно озадачен, услышав слова Фёдора Никитича:

   — Тот уговор да не на наш двор.

Оглядев пышнотелого Бориса Камбулатовича, он добавил насмешливо:

   — А в прятки тебе, князь, играть — статочное ли дело?

Все разом вскинули глаза на Фёдора Никитича. Али недоброе что стряслось? Недаром боярыня Ксения была невесела после того, как сходила к царице. А пока гости строили догадки, хозяин сидел словно бы не в себе. Жена смешала все его планы. От царицы Марьи Григорьевны она пришла вся в слезах и, как узнала, что муж собирается родню на совет позвать, заплакала в голос:

   — Родной мой Фёдор Никитич, не замай злодея! Деток своих пожалей да и родичей наших. Ныне всех нас одно лихо повязало. Ежели нам беда какая приключится, то к ближникам не уйти, а моя бедная хворая матушка не снесёт нового горя.

Заставив жену повторить свой рассказ, боярин долго молчал. Угроза царицы Марьи испугала его. Что у царя на уме, то у царицы на языке, а у злого умысла, как известно, быстрые крылья... Какой новой беды ожидать?

Но, думая так, боярин крепился, чтобы ещё больше не напугать жену.

   — Какое зло причинил я царю Борису, чтобы он пошёл против нас и нашей родни? Не иначе как вельможи зло про нас говорят. Все они каверзники и завистники. Да ложь-то выйдет вон, истину не спрячешь.

   — Да ужели царь Борис станет доискиваться истины? — вскинулась Ксения Ивановна.

«То верно, — подумал Фёдор Никитич, — всё есть в нашем пресветлом царстве. Только правды нет».

   — Ужели не знаешь, что у Бориса семь пятниц на неделе? — продолжала боярыня. — Концы умеет спрятать так, что и не сыскать. Пошто ране не доспели, что сей сладкоречивый доброделатель — злодей!

   — Оттого и не доспели, что поначалу отведали его сладости. Зато ныне не ведаем, отчего столько горечи.

Слова мужа успокоили Ксению Ивановну. Она подумала, что он отказался от опасных «затеек», и всё же на всякий случай спросила:

   — Ужели станешь со всеми совет держать? Али забыл, как Щелкалов сказывал: «Ныне стены не из камня, а из ушей»?

Посмотреть со стороны на Фёдора Никитича и его жену да послушать, что они говорят, — не ошибёшься, решив, что верховодит в семье боярыня. Казалось, в неведомых глубинах её души таится огромная сила. В глазах — суровая приглядка к человеку. В приветливом лице боярина — больше мягкости и добродушия. Он, видимо, давно смирился с тем, что правит в доме жена, но спорить с ней не велит ему здравый смысл.

   — Ладно... Подождём Михаила. Послушаем, что он скажет...

Михаил — младший брат Фёдора Никитича. Он в чине окольничего. По долгу службы часто бывает во дворце, на царских выходах и трапезах. Его привечает сам царь Борис. Михаил доволен своей службой, и братья часто узнают от него последние новости: о чём вели речь за царским столом, есть ли какие-либо перемены, какие новости донесла молва до царских палат... Обычно Михаил после службы заходил в покои старшего брата, но ныне он прошёл прямо в трапезную.

Вся родня была в сборе. Но чем они так озабочены? Весёлому, беспечному Михаилу эта озабоченность показалась подозрительной. Он остановил взгляд на Фёдоре и подумал, что не зря говорится: «Хозяин невесел — и гости нерадостны».

Молчал, поглаживая бороду, Фёдор Никитич. Бороздили лоб думы тревожные. Или в палате жарко натоплено, или хозяина в жар бросило от опасливых догадок, только рука его распахнула полу ферязи, открывая рубаху из заморского полотна, белизну которой радостно оттеняет красное сукно ферязи. Затем также машинально Фёдор забрал в кулак бороду. Младший брат что-то сказал ему, но он не слышал.

Позже, когда случилась беда, поведал он, будто привиделось ему в Ту минуту, что стоит он на клиросе, и люди кругом все в чёрном, будто монахи, и кто-то говорит ему: «Монах, монах».

Очнувшись, он услышал, как брат Михаил заметил ему:

   — Ты что же это, брат, невесел сидишь, точно монах? Ты, Фёдор, ещё заздравную не пил. Печаловаться после будешь...

Он налил в серебряную чашу брата рейнского, и они вместе со всеми выпили заздравную.

Младший Михаил — любимый брат Фёдора. Они и похожи между собой больше остальных братьев. Оба большеглазые, цыгановатые, с продолговатыми овалами лиц. В честь Михаила Фёдор и сына своего нарёк.

Вот он подсел к брату-«монаху».

   — Слышь, брат, явится холоп Юшка — не вели отворять ему ворота... Отправь его назад к матери.

Он подозвал дворецкого и передал ему распоряжение хозяина, потому что сам Фёдор Никитич молчал, словно ещё не пришёл в себя. Дворецкий почтительно выслушал повеление. Он был в такой же ферязи, что и бояре, только сукно на ней поплоше и не шито золотом.

Гости вскинули глаза на Михаила Никитича. За что попал в немилость к нему Юшка? Сам взял его в свою свиту и нахвалиться не мог: разумен-де и в грамоте горазд. Брал его с собой на царские трапезы, хвастался, что Юшка умеет с достоинством вести беседу с самим патриархом. Замечен был самим царём: «Кто сей проворный молодец?» Бывал зван к столу Василием Щелкаловым, именитым главой Посольского приказа. Привечали его и в доме Басмановых. А в минувшем месяце Никитич-младший особо хвалил Юшку за храбрость при отражении набега стрельцов на подворье Фёдора Никитича.

Михаил Никитич читал на лицах гостей эти немые вопросы, да не охоч он был вести на пиру важные разговоры. Всему своё время...

Смутен, озабочен Фёдор Никитич: жена опечалила его своим рассказом о царице Марье... Теперь вот брат. Нехотя пил он заздравную и смотрел на Михаила. Никогда прежде не распоряжался брат на его подворье и тоже смутен лицом.

   — Ты, брат, речи-то до конца веди... — произнёс Фёдор, следя глазами за Михаилом.

Ксения Ивановна подкладывала своему деверю кушанья на блюдо и строго смотрела на мужа: не велела ему более спрашивать. Она первая догадалась, чем озабочен Михаил Никитич. Перед глазами так и стоит злое лицо царицы Марьи. Видно, до царя дошли нелепые речи Юшки. Но боярыня Ксения не знала всего. Юшка-то по наущению дьявола сильно дерзок стал. Многие в свите Михаила слышали, как Юшка сказал, когда приближались к царским хоромам: «Всё это мне по праву принадлежит». А когда на праздник шли поклониться царским гробам, Юшка произнёс возле могилы Ивана III: «Душа трепещет, когда я приближаюсь ко гробам моих славных предков. Я чувствую, как их державная кровь струится в моих жилах... Они ждут, владыки земли Русской, чтобы я отвоевал наследный трон». Его слушали с насмешкой, как слушают скоморохов, и, видимо, довели те речи до царя Бориса.

   — Ты волен привечать своего скомороха особо, — сказал Михаил Фёдору. — А я велел отставить его и не показываться мне на глаза, дабы обо мне не говорили: «Не сумел с доброй славой прожить и верно государю служить».

Фёдору было горько слушать брата, и весь он как-то сник. А прежде какая удаль молодецкая была в его быстром взгляде... Осторожный Иван Никитич советовал ему: «Не гордись своими удачами. Счастье переменчиво...»