— Это все понятно, — сказал я, — твой лечащий врач тоже считает, что пока о возвращении мастера Квуна и речи быть не может.

С утра я переговорил с ведьмой. Песец поправлялся тяжело; хотя за ночь ему и стало получше, о возвращении Квуна в такое тело говорить было очень рано — в этом мы с ведьмой были единогласны. Вот только и ей, и мне непонятно было, то ли песец реально настолько пострадал в столкновении с големом, то ли он намеренно замедлил свою регенерацию, чтобы обезопаситься. Мои познания в демонологии не были настолько глубоки, чтобы ответить на этот вопрос однозначно, а наш эксперт дрыхла этажом выше без задних ног. Впрочем, определенные подозрения на этот счет у меня все же были.

Пу вздохнул с видимым облегчением, а я вытащил из сумки шелковый свиток с описанием куакоуйтэ и протянул ему. Песец покосился на этот свиток, но брать его не стал, хотя левой передней лапой он вполне мог шевелить.

— Ты говорил, что вся память Квуна тебе доступна, значит, ты вполне способен прочитать, что в этом свитке написано, — сказал я.

— Могу, — сказал песец. — Но читать не буду. Незачем это. Я и без того прекрасно знаю, что там записано. И даже чуть больше.

— Ты еще скажи, что сам писал, — хмыкнул я.

— Нет, я не по этой части, — ответил Пу, — каллиграфия мне никогда особо не давалась. Это Анири писала. До того, как ее совсем скрутило, и она на людей бросаться начала. Почувствовала, что для нее последние времена наступают, и спешила записать все, что знала и помнила о мире, в котором мы жили до прихода Атая. Не успела, конечно. Просветленные ей на хвост плотно сели, и она так и не закончила свои записи, а те, что успела закончить, большей частью в руки атайцев и попали. Песец, грустно как…

— А я-то думал, что это свиток о куакоуйтэ, — сказал я.

— Нет, это свиток о Шу Цзы — том, кто куакоуйтэ делал. О боге-ремесленнике. Он был очень хорошим богом. Золотые руки, золотая голова, золотое сердце. Мастер какой был! Брал кусок глины — грязь одна, смотреть не на что. Помнет, полепит… смотришь — птица диковинная. Песни поет, летает. Или каменюка лежит на земле, обходят ее, спотыкаются. Возьмет молоточек, возьмет резец, там обтесает, там постучит… И, пу, — кошка. Мышей ловит, мурчит, только что по деревьям не лазает — все-таки тяжелая, каменная, не выдерживают деревья. Шу Цзы все уважали. Император — в особенности, хотя Шу Цзы происхождения простого был — ему мастеровые поклонялись. Гончары всякие, скульпторы, камнерезы, строители. А когда Атай войной пошел, многие только за счет Шу Цзы и выжили. Если бы не он, если бы не его Воскрешенные, и я, и Анири, и много кто еще в последней битве и полегли бы. А так — убежали. Император и все его семейство тоже убежали бы, если бы не такими гордыми были. Хотя… Все равно сгинули все. Так или иначе — какая разница, в сущности? Эх, нам бы тогда его сразу послушать и убегать из Поднебесной. Надо было с ним уходить. Когда Атай Императора низверг, уже сразу все понятно было. Нет же, мы все какие-то иллюзии питали. А потом уже поздно было.

— То есть, ты хочешь сказать, что эти монеты делал бог Шу Цзы, который после прихода Атая куда-то убежал? — выделил я самое главное из речи Пу.

— Ага. Собрал верующих, человек пятьсот, не более того, но зато самых верных. Плюс сотня Воскрешенных. Упаковал вещички, сел в паланкин и отправился в эмиграцию. И песец — только его и видели.

— Что за Воскрешенные? — заинтересовался я. — Они как-то с теми хрустальными монетками связаны?

— Пу! Это его самое главное, самое важное чудодейство было. Шу Цзы в куакоуйтэ души своих самых преданных верующих упаковывал. А потом брал глину, лепил из нее куклу, обжигал на живом огне, вкладывал ей в голову монетку с душой — и человек будто и не умирал вовсе. Такие Воскрешенные потом в его чертогах жили — у Шу Цзы целый подземный дворец в горе Танксю был. Ну как дворец… пещеры, но очень красиво оформленные. Все стены в самоцветных мозаиках, световоды из самого чистого кварца, полы — мраморные… красота — песец! Я у него пару раз в гостях вместе с Рейко был, ну предком малышки Лу. В последний раз мы втроем очень душевно посидели. Я у Ибасу — бога рыболовов — большую вязанку вяленой горбуши выменял, а Рейко бочонок рисового вина где-то достал. Мы…

— Давай про то, как вы культурно отдыхали в доатайскую эпоху, ты позже расскажешь, — перебил я песца. — Лучше скажи, куда Шу Цзы эмигрировал.

— В Лутом. Он, вообще-то, еще до того как Атай пришел, в Лутом хотел перебраться. Ему всегда казалось, что у нас его недооценивают. Нефритовая Принцесса отказала, Император, хоть и уважает, но на пирах приходится сидеть далеко не на самом почетном месте, сыновья и племянники Императора — так те вообще ни во что не ставят. А в Лутоме постоянно то мастабы строят, то каналы роют, то плотины мастерят. Но все как-то откладывал. Бог — это не человек, который в мешок барахлишко уложил и песец. Богу переезжать всегда непросто. Верующие нужны, да не абы какие, а самые ортодоксальные. Миссионеры и пророки. А пророком разве от хорошей жизни станешь? Хороший пророк обязательно гоним должен быть. Чтобы ни кола, ни двора. Таких в мирное время не найти. У кого семья, у кого работа, у кого соседи хорошие. А потом Атай пришел — и сразу у многих земля под пятками гореть стала. Шу Цзы под это дело и переселился.

— А монетки, значит, он тоже с собой забрал? — уточнил я.

— Ну, хвост на отсечение не дам, но как их ему не забрать? Такая ценность! Если сундук с куакоуйтэ где и находится — то это в Лутоме. Ну, или еще где-нибудь, но попал туда из Лутома — пу! Следы там надо искать.

Мне вдруг вспомнились, что Фьюарин рассказывала о статуях в комнате, где она нашла Лару Уиллис. Конечно, хвост Пу я на отсечение бы не дал, но все же очень даже могло быть, что статуи эти — как раз те самые Воскрешенные. Если это так, то и гробница, скорее всего, какого-нибудь жреца Шу Цзы. Может быть, того самого, который руководил исходом шуцзыстов из Катая в Лутом. Как, кстати, его звали?

— А этот Шу Цзы человеческие тела использовал или наподобие тебя? — поинтересовался я.

— Нет, таких, как я, не так много было, — ответил Пу. — Лун Бо, Хвань Гай, Сунь Укур, Катасай Хе… Ну, если самых известных брать. А Шу Цзы в жрецах воплощался. Его последнего жреца, с которым я знаком был, звали Ону Бири, кажется.

Это имя мне ничего не сказало. Как и имя самого Шу Цзы. Само по себе это ничего не значило — в Лутоме свой пантеон, а я даже Ицкаронских богов далеко не всех знаю. Вряд ли их вообще всех кто-то знает, разве что какой-нибудь жрец Библиотекаря выбрал этот предмет в качестве своего хобби. Что до лутомских богов, то их гораздо меньше, чем у нас, но кто там и за что отвечает, я никогда не интересовался. Конечно, некоторых я знаю, тех, что у всех на слуху: Рара — солнечного бога, как наш Идра, Астру — коллегу Гламуры, Этота — он у них что-то вроде нашего Библиотекаря, ну и Бастиану — аналога нашей Селины. Последнюю — исключительно потому, что девушка моего брата Криса и моя хорошая знакомая Бастиана названа как раз в честь лутомской богини.

Как бы там не было, следы Шу Цзы и сундука с куакоуйтэ следовало теперь искать в Лутоме. Ну что же, остается надеяться, наше пребывание в стране пирамид будет более приятным, чем в Катае. Во всяком случае, там магов не преследуют, разрешают верить во что угодно, и, вообще, народ гораздо терпимее относится как к чужакам, так и к видовому разнообразию. Не удивительно, ведь люди, которые хому хомо сапиенсы, составляют в лучшем случае половину местного населения, причем половину, не обладающую какими-то привилегиями. Там много зверолюдов, не так много, как на Янтарных Островах, конечно, но поболее чем в Тропикане; немало гномов — в южной, горной части страны; встречаются и эльфы, и бураты, и оборотни — на севере, где Лутом граничит с княжествами Лесного Союза. Говорят, именно в Лутоме когда-то очень-очень давно было царство драконов; впрочем, сейчас их там не больше, чем в Суранской империи, то есть почти не осталось.