— Толку-то от этой головы? А если бы я, и правда, рассыпалась на биоматериал или превратилась во что-нибудь хищное и агрессивное, тебе бы понравилось?

Я не шутила. Рыцарем Нурана я стала не просто так. Я — химера. Мой создатель собирался сделать из меня лучшего убийцу, которого только можно представить, и с этой целью наделил меня уникальными свойствами. Я могу динамически менять свой фенотип, но не так, как это делают оборотни, а на более продвинутом уровне. Во мне заложено полторы сотни базовых форм, но моя изюминка в том, что я могу их комбинировать. Нужны крылья летучей мыши, акульи зубы, хвост скорпиона и медвежьи лапы? Легко! Паучьи ноги, осьминожьи щупальца, фасеточные глаза, змеиное туловище, костяной гребень, рога, хитиновый панцирь? И это могу! Но есть проблема. Вернее, две.

Чтобы выглядеть как человек, мне нужно прикладывать известные усилия — стоит измениться внешним условиям и мое тело стремится приспособиться под них, так что приходится постоянно держать себя под строжайшим контролем. Зачем? Во-первых, мне нравится выглядеть как человек. Так я могу жить среди людей, не вызывая своим внешним видом паники и первобытного ужаса. Во-вторых, на любую трансформацию расходуется уйма энергии, которую надо откуда-то брать. Иначе — голодная кома.

Это как раз и есть моя вторая проблема. Питание. Я очень много ем. Нет, вы не поняли! Реально много! Умять за одну трапезу молодого бычка — это про меня. Но даже этого недостаточно для моего нормального существования. Серьезным подспорьем в нелегком деле моего энергообеспечения служит сила Нурана — бога, которому я служу с самого детства. Став нуранитом, я приобрела божественную поддержку, и теперь, если и впадаю в голодную спячку, то исключительно по собственной глупости. Когда не услежу за расходом силы и не успею вовремя поесть. Или если получу серьезное ранение — мой создатель позаботился и о том, чтобы я хорошо регенерировала, но это тоже требует изрядной траты сил.

Идея сделать меня нуранитом — это идея Мамы. Сэра Джая эр Нурани, рыцаря, который убил моего создателя и забрал меня в Храм Героев. Это он воспитал меня. Дал мне цель в жизни — защищать людей. Научил меня всему, что я знаю и умею. И самоконтролю — тоже. Он заменил мне отца и мать, которых у меня — искусственно созданного существа — никогда не было. Это он уломал сэра Ланса, который тогда был оруженосцем Монстроборца, принять меня в рыцари. Для меня нет и никогда не будет никого ближе Мамы. Разве что его дети — Крис, Саора и негодник Энжел.

— Ну, я тебя и хищной любил бы, — заявил он. — Между прочим, я не специально. Это все лошадь. Меня немного укачало, вот она и завезла.

Насчет лошади — это он шутит, по тону слышно. А насчет «не специально» — наверняка правда. Во всяком случае, я плохо себе представляю причину, по которой он бы сделал это нарочно.

— Но ведь с тобой же все в порядке, Сонечка? — уточнил он.

Я прислушалась к своим ощущениям.

— Вроде все неплохо. Я все еще голодна и хочу спать, но я всегда голодна и хочу спать. А у тебя нет еще чего-нибудь?

— Я не думал, что ты так быстро проснешься, потому провизию брать не стал, — ответил он, берясь за вожжи. — Это я себе бутерброды делал. Потерпи десять минут, я сейчас нас к какому-нибудь трактиру отвезу.

Фургон тронулся, и я устроилась рядом с Эни, пользуясь случаем, чтобы поглазеть на иной мир. Ничего особенного. Земля — как земля, деревья — как деревья, трава — как трава. Если не поднимать голову, то и не скажешь, что это не окрестности Ицкарона.

— А тут всегда так пустынно? — спросила я. — Ни одного живого человека вокруг не чувствую. Или это мое чутье притуплено оттого, что Нуран остался в другом мире?

— Про это место ничего толком сказать не могу, — ответил Эни. — На Дороге по-разному бывает. Когда и никого, когда и других людей можно встретить. Я, между прочим, очень рад, что с тобой все хорошо.

Я обняла его за плечи и подтянула к себе.

— Я, между прочим, тоже этому рада, — призналась я. — Я очень рада, что Мама послал тебя за мной, и что ты меня спас. Правда-правда! Хочешь, я тебя в щечку поцелую?

— В щечку — не хочу, — ответил он несколько резковато и нервно.

— А куда? — спросила я.

Вместо ответа он сделал движение плечом и освободился от моих сестринских объятий. Зря я спросила. Не подумав. Это у меня от голода и недосыпа голова стала хуже соображать. Ну конечно, мой маленький Эни снова взялся за старое.

— Эни? — позвала я его.

Он повернул голову.

— Что?

Знакомый взгляд. Такой мне доводилось видеть у одержимых. Взгляд исключительно целеустремленного человека, человека, который абсолютно уверен в себе, человека, и мысли не допускающего, что картина мира может хотя бы на волос отличатся от той, что он себе вообразил. Не раз и не два я замечала у Эни такой взгляд. Впервые — когда ему было пять, когда он заявил, что не считает меня своей сестрой. С тех пор он временами исчезал, временами появлялся вновь. Временами мне начинало казаться, что Эни полностью излечился от этого — как правило, это случалось, когда он заводил себе очередную подружку.

— Мы с тобой на эту тему уже говорили, — сказала я. — Три года назад.

— А до этого — пять лет назад, — пожал он плечами. — Говорили, да. У меня ровным счетом ничего не изменилось.

— И у меня — тоже, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже. — Ничего не изменилось. Эни, ты же знаешь, я очень тебя люблю. Но не так.

Я его очень люблю. Как брата. Он и есть мой брат, потому что Маму я считаю своим отцом, а он меня — своей старшей дочерью. Вот только Эни с этим категорически не согласен. У него на меня совершенно другие виды.

Первое время, я, конечно, считала это несерьезным. Ну, влюбился пятилетний малыш в свою взрослую сестренку. Забавно, не более того. Немного обиделась на его «ты мне не родная», обиделась, но, конечно, почти сразу же простила. Потом он немного подрос, ему исполнилось девять, и я стала вдруг замечать, что он за мной ухаживает. То цветок для меня вырастит, то провожать меня до ворот отправится, когда я по работе из города уезжала, то пирог мне испечет. Шарлотку. Откровенно говоря, он и сейчас-то готовить не умеет, а тогда — тем более. А уж кондитер из него… как из Мамы — жрица Расты. Меня это опять скорее позабавило, и я почла за лучшее делать вид, что ничего особенного в его поведении не замечаю. Ну не могла же я и в самом деле выяснять отношения с таким ухажером?

А в четырнадцать лет, когда по нашим законам человек начинает считаться ограниченно дееспособным и ему уже можно заключать брак с разрешения родителей, он сделал мне предложение. В присутствии Мамы, Саоры и Криса. Официальное. С букетом белых роз и золотым кольцом с бриллиантом в зеленой бархатной коробочке. На кольцо он пять лет копил, почти все свои карманные деньги на него откладывал. Со мной форменная истерика приключилась, я не знала смеяться мне или плакать, Мама хмурился, Саора и Крис смотрели на нас с доброжелательным любопытством и ожиданием.

Разумеется, я отказалась. Он удивился, попросил родных оставить нас наедине, и спросил о причинах отказа. Я постаралась объяснить. Он внимательно выслушал и сказал, что это все чушь и отговорки, и что все равно я буду его. Я вспылила. Может быть, впервые в жизни. Наорала на него и много лишнего наговорила. И про то, что не могу серьезно воспринимать человека, которому пеленки меняла, и про то, что он сопляк, и про то, что не желаю иметь дела с ребенком, который ничего в жизни не понимает, не видел, ничего из себя не представляет. И много еще чего. Помнится, попыталась соврать, что мне вообще больше девочки нравятся, чем мальчики. Но и это не сработало — он меня слушал, покачивал головой и улыбался. Потом глубоко вздохнул, сказал, что понял, что я еще не готова, что он подождет, и вышел из комнаты с гордо поднятой головой.

На следующий день с ним Мама говорил. Он умеет быть очень убедительным, если хочет, умеет найти слова, чтобы прочистить мозг любому. Знаете, что потом было? Мама нашел меня и, виновато смотря в сторону, сказал мне: «Кажется, попала ты. Вот что, прогуляйся-ка пока в Ополье на пару месяцев, разберись там с кровожорами, а там видно будет».