Не скажу, что справиться с немертвыми было легко — их все-таки трое было, а любой вампир, пусть даже он обрел нежизнь накануне, много сильнее обычного человека. Те из них, кто прожил достаточно долго и правильно питался, превращаются со временем в довольно сложных противников. Вампира, разменявшего второй век, уже не убить простой сталью, требуется серебро, рябина, осина или оружие вроде Хрисаоры; тех, чья нежизнь перевалила за тысячу лет, не всегда остановит и кол в сердце или даже отрубленная голова. С трудом представляю себе, как можно убить лорда Раллу или Арнику — они настолько древние, что сами уже не помнят, сколько им веков. Впрочем, те, кто повстречался мне сегодня, явно были не старше пятидесяти, если судить по тому, как они двигались. Однако на диете они свои полвека все же не сидели, так что мне пришлось повозиться. Всех троих я обезглавила и, на всякий случай, пронзила их сердца своим серебряным кинжалом. На все про все у меня ушло минут десять, не более того.

— Видел бы меня сейчас Мама, — сказала я, убирая оружие в ножны, — уж он бы полюбовался своей ученицей!

Не скрою, я была вполне довольна собой — очень уж ловко я справилась с кровососами.

— А я и любуюсь, — услышала я за спиной знакомый голос. — Ну и тварь же я воспитал!

Я резко оглянулась. Мама. Стоит, засунув большие пальцы рук за край своего широкого ремня, смотрит на меня, хмурится.

— Что? — переспросила я, растерявшись.

— Разве я учил тебя убивать невинных людей? — горько спросил он меня, свербя взглядом, полным осуждения и презрения. — Разве так поступают рыцари Нурана? Ты что наделала, а? Ты должна была защищать людей, а не убивать их!

Он шагнул ко мне, сжав кулаки, — седой, высокий, широкоплечий, грозный. Я, не понимая, о чем он говорит, попятилась назад и споткнулась о ногу одного из вампиров. О ногу? Нуран Милосердный! Тела вампиров распадаются в пыль почти сразу после второй смерти; захочешь похоронить — и не найдешь что. А эти распадаться не собирались. Неужели я ошиблась? Рядом с моим сапогом оказалась одна из отрубленных голов, я схватила ее за волосы, подняла и принялась рассматривать. Голова оказалась вдруг вполне человеческой, зубы — как зубы, глаза — как глаза, а кровь все еще капала из разрубленных артерий. Что же это, а?

— Чудовище, — процедил сквозь зубы Мама, надвигаясь на меня. — Как ты могла?

Его карие глаза смотрели на меня так, как смотрят на что-то противное, на что-то отвратительное, на что-то, на что смотреть вовсе не хочется. Его правая рука потянулась к моему поясу, к моему серебреному кинжалу. Момент — и острие смотрит мне прямо в сердце. Второй рукой он поймал мою руку и положил ее ладонью на яблоко кинжала.

— Я учил тебя убивать чудовищ, — прошептал он сипло. — Покажи мне, как ты умеешь это делать.

Мои пальцы крепко сжали рукоять, и тут Мама куда-то исчез, а вместо него появился Эни. Он тоже нависал надо мной, но его взгляд был совсем другим, не таким, как у его отца — в нем не было и намека на презрение, а только беспокойство, уступающее место облегчению. И еще — он улыбался.

— Вот ты и проснулась, — весело произнес он. — Доброе утро!

Проснулась? Ну конечно, конечно это был сон! Такой реальный, такой будоражащий, такой пугающий, такой отвратительный — но всего лишь сон! Тем приятнее пробуждение. Я едва удержалась от того, чтобы схватить Эни и прижать его к себе. Сон! Ну не замечательно ли, а?

— Доброе утро, — ответила я. — Сколько же я проспала?

Я лежала на свежем пахучем сене, укрытая теплым шерстяным пледом, Эни стоял рядом на коленях, опираясь левой рукой на деревянный невысокий бортик. Где-то рядом отфыркивалась лошадь, а несильный теплый ветерок колыхал полотняные стены и потолок, закрепленные на изогнутых стальных дугах. Судя по всему, я в каком-то фургоне.

— Двенадцать дней, — ответил Эни, не переставая улыбаться. — Как ты себя чувствуешь?

Как я себя чувствую? С одной стороны — прекрасно. Я жива, рядом родной мне человек, а фургон и лошадь означают, что меня везут домой. С другой стороны, мне было стыдно и неловко. Очень стыдно и очень неловко. Судя по всему, я снова впадала в голодную спячку, а такого со мной не случалось уже лет шесть. Или даже семь? Я уже надеялась, что прошлый раз был последним, что я научилась вполне контролировать расход собственных сил. Конечно, дело в этот раз выдалось сложным, кто спорит? Я вообще не очень подземелья жалую, и пусть гробница с вампирами, превратившимися в людей, мне только приснились, как и Мама, но все-то остальное — оно точно было! Я хорошо помнила, как плутала по каменным коридорам, как попала под обвал, как надышалась рудничным газом, как, наконец, нашла горяка и дралась с ним, как он сломал мне руку, а я изловчилась и снесла-таки ему голову. Как возвращалась обратно, как меня встречали гномы, как я присела, выпила сидра, слегка закусила и задремала. Двенадцать дней! Хорошо уже, что не в канаве отключилась, как пятнадцать лет назад. Тогда я едва не захлебнулась — ее залило сильным ливнем спустя три недели.

— Есть хочу, — ответила я, стремясь скрыть свое смущение.

Это была чистая правда. Я была голодна еще перед тем, как заснуть. Эни тут же отодвинулся от меня и принялся рыться в своей сумке, что лежала в дальнем конце фургона, рядом с моим мечом, кинжалом и плащом.

— А тебя сжечь хотели. На погребальном костре, — сказал он, вытаскивая из сумки бумажный сверток, от которого пахло хлебом, яблоками и сыром.

— И это — вместо благодарности за хорошо проделанную работу, — покачала я головой, усаживаясь на своей постели так, чтобы было удобно завтракать. — А тебя Мама за мной послал?

— Конечно, — ответил он, протягивая мне сверток. — И прибыл я как раз вовремя.

В его взгляде — легкий укор. Как же так? Его любимая Сонечка — и чуть не погибла! Ведь насчет погребального костра Эни определенно не шутит. Наверняка это именно ему я должна быть благодарна за то, что проснулась на матрасе из свежего сена и под теплым одеялом, а не в горячем пламени. Ух, как все-таки глупо получилось… не иначе, это сидр виноват. Интересно, из чего гномы его делают? Кстати, а не в сидре ли дело, что мне кошмар приснился? Ведь я обычно таких жутких снов не вижу, последний раз мне кошмары очень давно снились, я тогда совсем маленькая была.

— Горяк очень крепкий попался, — пробормотала я, запихивая в себя бутерброд с варением и сыром. Хлеб немного зачерствел, но мне ли привередничать? — Не рассчитала я немного.

Эни покивал.

— Голову горяка я захватил, — сообщил он мне — показывая куда-то в конец фургона. — Крупная тварюка.

— И очень юркая, — сказала я, дожевывая второй бутерброд. Вкусно, но маловато. Эх, сейчас бы добрый кусок мяса! Лучше, чтобы не очень прожаренного. — Опять же, чем дальше от Ицкарона, тем меньше Нурану поклоняются. Мне вот всегда интересно было, а если я куда-нибудь совсем далеко заберусь, где в него совсем не верят, я рассыплюсь на биоматериал или только контроль над собой потеряю?

Эни как-то странно хихикнул.

— Готов спорить: ни то, ни другое, — заявил он. — Скорее всего, ничего тебе такого не будет.

Мне его уверенность показалась очень подозрительной.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— А ты выгляни наружу.

Я отбросила одеяло в сторону, проползла мимо него и оказалась на козлах. Фургон стоял на обочине какого-то проселка, справа и слева росли то ли тополя, то ли березы, молодая трава пробивалась сквозь побуревшую прошлогоднюю листву, пахло мокрой землей. Ничего особенного, в общем-то.

— Ты на небо посмотри, — подсказал Эни.

Небо было кое-где задернуто серыми некрупными тучками, а между ними выглядывали два тусклых, подернутых туманной дымкой, солнца. Зар-р-раза!

— Как думаешь, много шансов, что тут кто-то слышал о Нуране? — поинтересовался Эни.

— Ты меня все-таки вытащил на эту свою Дорогу, шкодник ты мелкий! — возмутилась я.

— И вовсе я не мелкий, — делано надулся он, вылезая вслед за мной на козлы. — Я тебя на целую голову выше, между прочим!