— Моя лодка! — крикнул доктор Сен-Мишель, когда мы еще стояли в передней (приходилось кричать, чтобы твои слова поняли). — Лодка разбилась!
Он добился, чтобы мы вслед за ним выскочили из дома. Мы с трудом пробились через штормовой вихрь в парке и спустились к гранитному молу. Прежде я никогда не думал, что воздух может быть таким плотным. Он, как твердый предмет, болезненно ударял по незащищенной коже. Распахивал на нас куртки, рывком расстегивал пуговицы. (Мы продвигались вперед от дерева к дереву, хватаясь за стволы.) Лодке, конечно, грозила опасность; но тросы еще не порвались. Главное было не допустить, чтобы она ударялась о мол. Как ни странно, нам это удалось. Я уже не помню, что конкретно мы делали. Мы промокли насквозь от хлещущих волн. Вероятно, к тому моменту природное бедствие начало стихать. Фьорд еще клокотал и пенился. Однако обратный путь оказался гораздо более легким.
— Если бы я выехал на час позже, я бы — посреди фьорда — не пережил такого, — сказал доктор Сен-Мишель.
И только в этот момент (во всяком случае, так подсказывает мне память) я вспомнил о Тутайне: что как раз его-то, возможно, ураган застиг на фьорде. Страх тотчас сдавил мне горло; но я пока еще не утратил контроля над собой. Буря полностью улеглась. На холме Ryddjakjyrka самые большие березы были вырваны с корнями и отброшены далеко в сторону. По поверхности фьорда плавали деревья, кусты, одна корова и одна овца. Ванген особо не пострадал, потому что черные предгорья направляли воздушные вихревые потоки вверх. В середине дня я уже сидел в своем «зале» и раскладывал пасьянс, чтобы справиться с охватившим меня жутким беспокойством. Я больше ни на что не надеялся; но все еще хотел надеяться. Когда уже вечерело, когда фьорд и горы расцветились розовато-золотистыми бликами, прибыли лодки из Ундредала. Вновь прибывшие искали трупы двух человек, которые, как они полагали, погибли. Пустую лодку, где сидели эти двое, уже нашли. — Сдерживаться долее я не мог. Я поделился с Эллендом своим опасением, что и Тутайн, возможно, погиб. Хозяин отеля стал обходить Ванген, чтобы собрать лодочников. Но потом оставил эту затею, решив, что разумнее было бы нанять Сверре Олла с его моторной лодкой. Еще позже ему пришло в голову, что можно было бы попросить доктора Сен-Мишеля выплыть на лодке во фьорд и поискать Тутайна. На все это ушло довольно много времени. Наверное, Элленд не хотел действовать опрометчиво. Оценить степень моего страха и беспокойства он не мог. Доктор отнесся к такой просьбе без энтузиазма. Он сказал:
— Если ваш друг был на фьорде, с ним уже все кончено. Если же ему повезло и он в тот момент оказался на берегу, он объявится сам.
— Его лодка могла разбиться о камни, — пробормотал я.
— Тогда он найдет возможность добраться до дому, — сказал доктор Сен-Мишель.
Я привел еще какой-то аргумент.
— В любом случае я не хочу заниматься поисками трупа, — сказал доктор.
Когда мы с Эллендом уже решили, что самое целесообразное — воспользоваться услугами платного лодочника, дверь вдруг раскрылась и вошел Тутайн. Он очень удивился, увидев нашу реакцию; он вообще не знал, что здесь пронесся ураган. Он все это время сидел где-то в защищенном от любых ветров месте. Над его головой взмыл в небо Олений водопад; но он этого не знал, он этого не заметил. Он сидел в какой-то расщелине, наблюдая за пасущимися овцами и козами. Даже лодка его не разбилась. Я смотрел на него как на воскресшего из мертвых. Он же не мог этого понять.
Ноты.{336}
Мне встречались люди, которые рассказывали, что им доводилось видеть ангелов. Ангелы это не какие-то бессмертные и всемогущие существа, они не слуги и не посланцы, у них нет крыльев, и они не живут на небе: это дриады или юноши, чьи жилища — источники — люди завалили камнями или засыпали землей; это охранители диких стад (стад животных, чьи кости давно истлели) — пастыри, которые прибились к людям, потому что хотели жить и дальше; хотя места, где они прежде укрывались, были расчищены под пашню, опустошены или тайком разграблены этими самыми людьми.
Май{337}
Ангелы — мужчины, и они трусливей, чем подземные жители. Может, они красивы, как нимфы и как Адонисов род проворных божеств водных источников и деревьев{338}. Ангелы хотят склонить людей к добру, но результат их воздействия — пустота, борения духа. Тщетность. Для добра нет места в Природе. — А мой Противник, кто он? Я его видел однажды. Это все, что я о нем знаю. Я не знаю ни его намерений, ни отпущенной ему длительности. Где границы его царства, где кончается его власть? Или он живет в моей тени?
Странные мысли овладевают мною. Я чувствую, как ко мне подступают духи одиночества. Они уже не боятся моего дома. Порой, когда я возвращаюсь издалека, мне кажется, я нюхом чую: некоторые из них сидели на гробе Тутайна и вскочили, не очень-то и испугавшись, только заслышав приближающийся цокот лошадиных копыт и мои шаги перед дверью. А ведь шаги человека, даже мои шаги, отнимают у них покой. Они впечатлительны. — Поначалу, когда Тутайн и я только прибыли на этот остров, мы думали: здесь так много ветра и трезвой повседневности, так мало преступлений и исступления, так много расчетливого земледелия и мыслей о прогрессе, дорог и прореженных лесов, и кладбищ, похожих на ухоженные огороды (а дикого зверья почти не осталось, и совсем нет зловещих мельниц и бездонно-глубоких вод), что короли многих здешних мест — незримые — наверняка давно вымерли. — Но потом они прониклись к нам доверием и перестали нас избегать. Тутайн первым ощутил их присутствие. Позже один из них, грубиян, показался нашей кобыле; она задрожала от ужаса и не хотела двигаться дальше, пока я не обхватил руками ее голову и не встал между нею и этим духом{339}. На пути к нашему дому, рядом с источником-лужицей между утесов, прозрачные имели одно из своих прибежищ. А еще — в ольховых зарослях, где во влажном прибрежном гумусе растет камыш. Это место как бы вне обычного ландшафта. И — в лесу возле камня, непосредственно рядом с просекой: я всегда там прохожу с беспокойством, с безымянным ожиданием. Прежде я испытывал в этих местах страх. Теперь со страхом покончено. Я ведь не увижу ни одного из подземных жителей, как их здесь называют. Я буду и впредь проходить сквозь эти образы, как хожу, оттесняя воздух. Но их незримые руки хватают меня за сердце. Они тоже протискиваются сквозь меня. Так они дают о себе знать. Я понимаю, что между ними и мною не может завязаться никаких отношений. Я никогда не узнаю, красивые они или уродливые. Я ничего не узнаю об их сущности. Мое чувственное восприятие притуплено. Лошадь же и собака говорить не могут. Но я понимаю: эти — наши ближайшие соседи, хозяева земли, которую мы взяли в пользование, — довольны нами. Или, по крайней мере, относятся к нам снисходительно. Кобыла больше не пугается, столкнувшись с ними. Иногда они собираются в конюшне и обращаются к ней с добрыми словами, дают ей всяческие наставления. Я не слышу их голосов. — Я обременен своим Противником.
Иногда я думаю, что это зримый облик моей смерти. Он не требует от меня оправданий, он по частям забирает мою силу, мою память, смысл моего уже-бывшего; и я обороняюсь лишь против таких потерь. Я хочу, даже когда совсем ослабну, все еще быть отщепенцем, хранить верность всем моим мысленным исступлениям, когда-либо имевшим место. Я хочу быть судимым вместе с Тутайном, хочу когда-нибудь сгнить вместе со всеми животными, которые не попадут в вечность.
