113
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 182–183.</b>
…а потом иллюзорная картина блаженства снова разбивается вдребезги… <…> И однако всё это — будто мы не привыкли к такому по сновидениям? — лишь прозрачное стекло. Слишком покоряюще-реально, чтобы выстоять хоть несколько секунд. Первая встреча с Эгеди описывается почти теми же словами, что и иллюзорные превращения в матросском кубрике в книге «Деревянный корабль» (Деревянный корабль, с. 113–114):
Потом прозрачная материя устремилась вперед, словно ее кто-то швырнул, ударила в грудь каждому, грозя его раздавить. Но неожиданно вдребезги разбилась об устало колотящиеся сердца. Сверкающие осколки, как от елочных украшений, посыпались вниз и растаяли, словно выпавший летом снег, — еще прежде, чем достигли земли.
Реальности, которых в земном мире — из-за мелочности людских целей — осталось так мало, на какие-то мгновения вторглись в матросский кубрик. И не смогли там выстоять. Они погибли в этом круге молчания. Потому что молчание было обманчивым и человеческим, а не честным и первозданным. Оно означало для всех случайное бремя. И люди стряхнули с себя свет новых звезд. Не захотели быть принесенными в жертву неведомым глубинам. <…> То были минуты кризиса, когда человеку приходится заплатить за свое рождение. Превращения, какие случаются при встрече лицом к лицу с ангелом смерти.
114
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 183.</b>
В моей памяти это тело так и осталось прозрачным, неопределенным — как форма предмета, лежащего на дне быстротекущего ручья. Густав видит Эгеди одетой, нагой и под конец — в своей памяти — прозрачной. Так же — в эпизоде с превращениями в кубрике — видят моряки «Лаис» своих воображаемых двойников (Деревянный корабль, с. 111–112; подчеркивание мое. — Т. Б.):
Наступил момент, когда стены кубрика преобразились и стали зеркальными. Стали просторным стеклянным ландшафтом, заключающим в себе образ каждого в отдельности. Но это были не просто ровные сверкающие зеркала, в которых человек видел собственное лицо, даже
<b>все тело: сперва одетое, затем нагое, а под конец — прозрачное…</b>
<…> Обозначилась прозрачность посвежее, в которую моряки и уставились: еще более уплотнившаяся иллюзия. Все в целом — просторно, как поле или как сад. Реальнее, чем отбрасываемый свет. В отраженных зеркальной поверхностью двойниках угадывалась самостоятельная жизнь. 115
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 183.</b>
…пахла чесноком и асафетидой… Асафетида, или ферула вонючая, — многолетнее травянистое растение. Млечный сок корней этого растения используется для получения пряностей и лекарств. Запах асафетиды за несколько минут пропитывает комнату так, что в течение суток не выветривается.
116
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 187.</b>
Эгеди — так звали негритянку… Прототипом для Эгеди послужила Андреа Манга Белл. Еще до отъезда из Германии, в 1920-е годы, Янн на протяжении полугода был опекуном двенадцатилетнего Манга Манга Белла и его сестры Андреа. Родителями этих детей были Александр Манга Белл (1897–1966), сын последнего короля Камеруна, депутат французской Национальной ассамблеи, и Андреа Манга Белл, в девичестве Ребуффе (позже спутница жизни Йозефа Рота). В 1948 году Манга Белл, больной туберкулезом, был при невыясненных обстоятельствах застрелен в Париже своим отцом. В архиве Янна сохранился конверт с фотографией брата и сестры (в возрасте примерно 12 и 10 лет), на котором написано: «Фотография. Манга — Манга — Белл + Эгеди» (Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation, S. 286).
117
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 194.</b>
Мы, спотыкаясь, прошли no булыжной мостовой и свернули в боковой переулок, круто взбирающийся на холм. <…> Ряды домов постепенно сошли на нет. <…> Дорогу теперь обрамляли поросшие травой канавы. К ним примыкали поля. Время от времени удавалось распознать, что на них растет. <…> Но все это можно было рассмотреть лишь в непосредственной близости; даль же представлялась волнистой грядой холмов. Описание этого пути напоминает изображение перехода в потусторонний мир в романе «Это настигнет каждого» (Это настигнет каждого, с. 349):
Некоторое время они двигались вдоль железнодорожного полотна; но потом свойства улицы изменились из-за всякого рода подмен. Она сделалась совершенно безлюдной и, похоже, теперь полого поднималась вверх. Сперва друзья вообще этого не заметили. Но по прошествии какого-то времени, довольно большого, они вдруг увидели, что находятся вне пределов города. Справа и слева от дороги выстраивался ландшафт, который, казалось, состоял лишь из красок, ничего им не говорящих. Они как будто распознавали поля; но было неясно, растут ли на этих полях культурные злаки, или только буйные дикие травы. Леса, возникавшие вдали и похожие на тучи или на незавершенные горы, имели тот же цвет, что и поля по обе стороны от дороги. Друзья, не чувствуя усталости, шагали дальше и вскоре поняли: прямая как стрела дорога, по которой они идут, похоже, уводит в бесконечность.
118
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 194–195.</b>
В горизонтальной проекции дом, очевидно, был квадратным. <…> Я не мог придумать другого объяснения для ночной иллюминации, кроме того, что здесь живет Эгеди. Квадрат в алхимии, согласно Юнгу (Психология переноса, с. 150–151), «выражает первоначальный образ человека и души. „Четыре“, в качестве минимального числа, способного создать упорядоченность, репрезентирует плюралистическое состояние человека, еще не достигшего внутреннего единства, следовательно — состояние скованности и разъединенности, дезинтеграции, когда человека раздирают разнонаправленные силы, муки неискупленности, стремящейся к единству, примирению, спасению, исцелению и целостности».
119
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 195.</b>
Он открыл калитку в дощатом заборе. Возможно, описание этого хутора навеяно представлениями о Нифльхейме — находящейся вне пространства и времени обители германо-скандинавской богини смерти Хель. Интересно, что и Юнг описывает сферу бессознательного сходным образом (Таинство воссоединения, с. 291):
Эго — оно Здесь и Сейчас, но «вне-эго» находится в чуждом Там, раньше и позже, до и после. Поэтому не удивительно, что примитивный разум воспринимает психику вне эго как чужую страну, населенную духами смерти. На достаточно высоком уровне она принимает характер теневой полуреальности, а на этапе древних культур тени этой потусторонней страны превращаются в идеи.
120
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 195.</b>
Рядом с неспокойным пламенем, на земле, стоял ветхий стул. На стуле сидела женщина и курила сильно дымящую самокрутку. <…> Женщина была необыкновенно толстой. <…> Женщина, казалось, не имела другого занятия, кроме как сидеть и курить. <…> Пожалуй, она на четверть индианка… О богине Хель в «Младшей Эдце» говорится (Скандинавская мифология; цит. по Интернету): «А великаншу Хель Один низверг в Нифльхель и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селенья, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки. <…> Она наполовину синяя, а наполовину — цвета мяса, и ее легко признать по тому, что она сутулится и вид у нее свирепый». Хель иногда отождествляется с Frau Holle (в русских переводах — Госпожа Метелица), а та, в свою очередь, с Фригг, женой Одина. Фригг в римскую эпоху ассоциировалась с Венерой. Фригг и Frau Holle — изначально богини-матери, богини земли и материнства. Стул — может быть, Хлидскьяльв, трон Одина, на котором, кроме него, может сидеть только Фригг. В «Видении Гюльви» Снорри Стурлусона говорится, что Хлидскьяльв находится в чертоге Валаскьяльв, и когда Один восседает на Хлидскьяльве, ему видны все миры и все людские дела.