У двоих или троих ныряльщиков были синие волосы. Согласно представлениям древних египтян, синие волосы — отличительная черта богов.

Пятерни — большие, грубые, но не мозолистые; словно насаженные на руки-деревья — как сказочные культи ветвей. Признак, сближающий пловца с идолом, которого Густав видел в лавке китайца Ма-Фу (с. 123): «…его руки, большие как деревья, вырастают прямо из плеч и, раскинувшись, заключают в благословляющее объятие все, что попадается ему на глаза».

«Аугустус», — представился он. Имя Аугустус («возвышенный, священный») в древности присваивалось только нуминозным объектам — например, правителям, ведущим свое происхождение от богов (Niehoff, S. 443); Аугуст — одно из имен, полученных Янном при крещении.

Я подгреб к этому месту. И стал махать ныряльщикам, отдыхающим на причале: чтобы они приплыли сюда и помогли мне. Ни один из них даже не шелохнулся. Образ Аугустуса, видимо, соответствует алхимическому образу «царского сына» (filius regius). Юнг в работе «Парацельс как духовное явление» (1941) излагает этот мотив так (Дух Меркурий, с. 112–114, 116):

В другом месте Юнг говорит (Психология и алхимия, с. 332):

Неожиданный смысл эпизод гибели Аугустуса обретает при сопоставлении с пьесой Янна «Томас Чаттертон» (1953). Там ангел Абуриэль говорит молодому поэту (Чаттертон, с. 119): «Ты переоцениваешь свою гордость, свои распутства, торгуешь убеждениями и жертвуешь глубиной внутренних видений ради расхожих рифм». Возникает мысль, что и море, в которое ныряет Аугустус, — сфера «глубинных видений»; что за свою способность быть посредником между внутренним и внешним мирами он и получает монеты от «иностранцев».

Эта смерть — мое дело. См. выше (с. 275): «И не сумел бы потом иметь дело ни с одним другим».

Город остался позади. Дорога поднималась в гору. Она извивалась, состояла из криволинейных отрезков. Тщательно возделанные поля сменялись насаждениями пальм и смоковниц. См. комментарий на с. 797–798 («Мы, спотыкаясь, прошли по булыжной мостовой…»).

Наконец мы добрались до каштанового парка. Каштан (castanea) назван так в честь «девственной» (casta) нимфы Ней (Nea), которая приняла добровольную смерть, чтобы спастись от домогательств Юпитера, и была превращена им в это дерево.

Я увидел его зеленые глаза. <…> И только потом — гигантскую неухоженную бороду, подбирающуюся к самым глазам. Что на этом лице есть и пятнышки бледной кожи, я осознал лишь позднее. Борода — не столько седая, сколько рыжая. Напоминающая могучее, нисходящее пламя. Лоб — восковая безжизненная пластина; редкие волосы на голове, взбитые, как парик… Образ доктора многозначен. Зеленый цвет вообще ассоциируется с Венерой, с надеждой: зеленые глаза, как писал раньше Хорн (с. 334), характерны для потомков гуанчей, истребленных коренных жителей Канарских островов. «Пятнышки бледной кожи» — признак, сближающий доктора с Аугустусом, у которого «на одном предплечье осталась светлая полоска, похожая на белый браслет» (с. 284). (Возможно, этот признак намекает на связь с реальным, а не только со сновидческим миром, все жители которого «черные», см. с. 779.) Образ «нисходящего пламени» возникает здесь не в первый раз: фигура негритянки, с которой спал Густав, представляла собой «инверсию светящего пламени» (с. 269); была и буря у берегов Африки, когда «небо вдруг озарилось многоцветным пламенем, нисходящим» (с. 273). Огненная борода могла бы быть у сатаны, ср. слова Иблиса (сатаны) в Коране (сура 38, 77; перевод И. Ю. Крачковского): «Он сказал: „Я лучше его [человека. — Т. Б.]: Ты создал меня из огня, а его создал из глины“». Можно усмотреть в докторе образ Тифона или отождествлявшегося с ним египетского Сета (божества ярости, песчаных бурь, разрушения, смерти). Но важно, что у Янна характерные черты доктора (борода, волосы) описываются как подобие маскарадного наряда. О возможности отождествления доктора с Юпитером см. предыдущую сноску и ниже, с. 826.

…как если бы за какие-то минуты он вырос на целую голову. Такое могло бы произойти с тенью.

…с начищенными до блеска никелевыми пуговицами. — Он вставил большой палец правой руки в одну из петель, чтобы выпятить глаз пуговицы, который обжигающе уставился на меня. Пуговица, оторвавшись, пролетела по воздуху и упала на землю. Здесь Старик предстает как Литейщик пуговиц из драмы Ибсена «Пер Гюнт». Литейщик — судьба или смерть — разговаривает с Пер Гюнтом о самости (Пер Гюнт, с. 305, перевод Ю. Балтрушайтиса):