В другой книге Юнг цитирует алхимический текст, где Меркурий говорит о себе (Дух Меркурий, с. 35; курсив мой. — Т. Б.):
Я — напитанный ядом дракон, вездесущий и любому доступный. <…> Огонь и вода мои рушат и вяжут; из тела моего ты можешь извлечь зеленого льва и красного. Но если не знаешь меня как следует, то мой огонь погубит пять твоих чувств. Уже многим принес смерть яд, что растекается из моих ноздрей. Итак, ты должен отделить грубое от тонкого, если не хочешь впасть в полное убожество. Дарую тебе силы мужского и женского, дарую тебе силы неба и земли. <…> Философы называют меня Меркурием; моя супруга — [философское] золото…
83
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 125.</b>
Игра не короче, чем само сладострастие… Здесь, видимо, сопоставляются два вида иллюзии: иллюзии сладострастия, наподобие тех, что описаны в эпизоде с превращениями в матросском кубрике (Деревянный корабль, с. 111–114), и иллюзии, порождаемые искусством, представленные в главе о лавке китайца Ма-Фу (Свидетельство I, с. 120–132). К той и другой иллюзии можно отнести приведенное ниже высказывание Густава: «Рухлядь, если ее позолотить, не обретает дополнительную ценность, а только вводит смотрящего на нее в заблуждение» (там же, с. 125–126).
84
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 126.</b>
— Есть будто бы багряный яд, страшный багряный яд: достаточно сильный, чтобы склеить живую плоть двух людей… Юнг цитирует (Дух Меркурий, с. 31) алхимическое определение Меркурия как «животворящей силы, подобной клею, которая спаивает мир и занимает середину между духом и телом».
85
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 126.</b>
— Багряный яд… — сказал он спустя долгое время. — О нем писали. Две или три тысячи лет назад. Его добывают из крови… Видимо, имеется в виду киноварь, которая в китайской алхимии (и в Европе) воспринималась как алхимический андрогин, гармоническое сочетание, нераздельное единство — целостность мужского и женского, инь и ян. Под киноварью часто имелся в виду и эликсир бессмертия.
86
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 129.</b>
…ощутил во рту вкус небесного напитка. Аллюзия на любовный напиток, навеки соединивший Тристана и Изольду.
87
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 129.</b>
Назавтра я послал китайцу четыре фунта два шиллинга в качестве платы за шар, которую я ему задолжал. Эпизод с дочерью китайца и багряным шаром обнаруживает черты сходства с первой стадией алхимического процесса («Царь и Царица»), как ее описывает Юнг (Психология переноса, с. 156, 162, 169, 173):
Царь и Царица — жених и невеста — приближаются друг к другу, чтобы быть помолвленными либо вступить в брак. <…> Брак с анимой выступает психологическим эквивалентом абсолютного тождества сознательного и бессознательного. Однако поскольку такое возможно лишь при условии полного отсутствия психологического самопознания, надо считать достаточно примитивным соответствующее состояние, то есть отношение мужчины к женщине как прежде всего к проекции анимы. <…> На примитивном, первобытном уровне женский образ — анима — еще целиком бессознателен и, следовательно, остается в состоянии скрытой проекции.
Как ни удивительно, именно в комментарии к этой сцене Юнг упоминает таинственный шар (там же, с. 161–162; подчеркивания мои. — Т. Б.):
Этот «нижний дух» — Первоначальный Человек, иранский по происхождению, гермафродит по природе, заточенный в Физис.
<b>Это сферический, то есть совершенный человек</b>,
появляющийся в начале и конце времен, выступающий началом и концом человека как такового. <b>Это — целостность человека, находящаяся по ту сторону разделения полов и достижимая лишь путем воссоединения мужского и женского</b>.
Открытие такого высшего значения разрешает проблемы, создаваемые «зловещим» соприкосновением, и рождает из хаотической тьмы lumen qui superat omnia lumena [свет, превосходящий всякий иной свет]. <…> …идея Антропоса в средневековой алхимии была в значительной степени «автохтонна», то есть являлась продуктом субъективно пережитого опыта. Она представляет собой «вечную» идею, архетип, способный возникать спонтанно в любое время и в любом месте.
<b>Антропос встречается даже в китайской алхимии</b>
, в сочинениях Вэй По-яня, написанных около 142 г. н. э. Там он именуется chen-jen («подлинный человек»). Откровение Антропоса сопряжено с незаурядными религиозными чувствами; оно означает почти то же, что для верующего христианина — видение Христа. Тем не менее оно приходит <…> не свыше, но на основе преобразования
<b>тени, выходящей из Аида, которая сродни самому злу и носит имя языческого бога откровений</b>
. По поводу «шара» Юнг далее поясняет (там же, с. 264); «Самость есть целостный, вневременной человек; как таковая, она соответствует первоначальному сферическому двуполому существу, коим представлена обоюдная интеграция сознания и бессознательного».
Вэй По-янь (Вэй Боян) — знаменитый даос II века, по преданию, достигший бессмертия. Его трактат «Цаньтунци» считается одним из самых авторитетных сочинений по внутренней алхимии; это был первый трактат, который рассматривал алхимическую символику и символику Ицзин как описание процессов внутри человека.
88
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 139–140.</b>
…сам он стал сказочным существом: хищным зверем под названием тело — матросом-убийцей; окрыленной грудью — спасением для друга. Первобытная теология… Здесь Тутайн описывается как сказочный крылатый конь или кентавр, как одна из ипостасей Кебада Кении (см. Деревянный корабль, с. 128); «Он летел, отвернувшись от солнца, по направлению к ночи. Он узнал себя — тяжелоскачущего, четырехногого, с копытами — посреди песчаной степи. Но тотчас у него выросли крылья — и он, заржав, взмыл в небо. <…> Кебад Кения бросился на слугу, лежащего в постели. И в то же мгновение узнал в нем себя».
89
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 140.</b>
…Риу-Гранди… Город на юго-востоке Бразилии, на берегу Атлантического океана, у входа в озеро-лагуну Патус.
90
<b>Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 140.</b>
…вновь обрести свободу, задушенную тем случайным местом, где ты оказался… Еще один вариант истолкования убийства Эллены. Интересно, что в главе о превращениях в матросском кубрике окончание похотливых фантазий описывается так: «Пьяный угар, с которого началось такое превращение, краски, скорее тускло-пестрые, чем яркие: все это вдруг растворилось, фальшивое золото осыпалось. <…> И открылось душераздирающее противоречие между осыпью запустения и поступью бесконечности. Как если бы путь свободы пролегал через преступление или через смерть — так это было представлено». Подобный процесс упоминается и в книге Ницше «Так говорил Заратустра» (см.: Деревянный корабль, с. 457; курсив мой. — Т. Б.):
