— Спасибо на добром слове, боярин.

Алеша постоял, подумал минутку, а затем хлопнул ямщика по плечу.

— Знать, тебя сам Бог послал. Пойдешь ко мне в тиуны?

— В тиуны? — опешил Егорша. — Шутишь, боярин.

— И вовсе не шучу, Егорша. Князь меня вотчиной наградил, тиун понадобился. Я-то всё в походах, хозяйничать недосуг. А тут надо за мужиками и угодьями доглядывать, оброк собирать. Соглашайся, Егорша.

Скитник пребывал в замешательстве.

— Нет, боярин… Да какой же из меня тиун? Я отроду над людьми не стоял, а тут цела вотчина. Без опыта и хомута для починки в руки не возьмешь.

— Справишься, Егорша. Ты много в своей жизни повидал, почитай, всю Русь исколесил. Тертый калач. Ты токмо начни, а коль не по нраву придется, уйдешь. Вольному воля.

— Не один я, боярин, — продолжал упираться Скитник. — Жена у меня да сын Лазутка.

— Велик ли?

— В добра молодца вымахал, толковый детина, — не без удовольствия произнес Скитник.

— Да то совсем удача, — повеселел Алеша. — С сыном-то все дела сладишь. Оброк же я за тебя внесу, и приступай с Богом.

Уговорил-таки ямщика Алеша.

Боярин, увидев в Гремячем Колодезе сына Егорши, присвистнул:

— И впрямь добрый молодец. Богатырь! Да тебе не в подручных у отца бегать, а в дружине моей быть. Пойдешь?

— Извиняй, боярин, но не пойду. Я отца семь лет ждал и никогда его не покину.

— Похвально, Лазутка, — одобрил Попович. — Не всякий сын чтит отца своего. Похвально!

Повелел Алеша жить семье в своем боярском тереме.

— У меня тут просторно, места хватит.

Но Егорша заупрямился:

— Ты уж прости, боярин, но в крестьянской избе нам будет повадней.

— Срубим! — не стал спорить Попович. — А пока потерпи, поживешь в хоромах.

Избу надумал Егорша срубить добротную, дабы века стояла. Он, как и любой мужик, живший среди лесов, знал толк в дереве, кое надо выбрать и подготовить так, дабы изба не только века стояла, но чтоб пребывал в ней чистый, живительный дух. А для этого надо после Покрова пометить подходящие деревья, зимой вырубить и вывезти из леса, в марте-апреле сладить сруб: точно подогнать бревно к бревну, возвести стены, и оставить на несколько месяцев. Тут спешить никак нельзя: под собственной тяжестью бревна плотнехонько прижимались и медленно высыхали. Но упаси Бог, чтобы они пересохли, иначе намучишься с их обделкой. Строили, чтобы было не только удобно, а что бы изба радовала глаз, «как мера и красота скажут».

Подле избы поставил Егорша клеть и амбар, в коих будет хранить утварь, жито и прочие запасы. Изба, клеть и амбар — крестьянский двор, то, что и возводил каждый мужик на Руси, что и берег пуще всего.

Отогрелась, оттаяла душа Скитника: на таком добром дворе можно спокойно и век доживать. Радовался за Лазутку — ловкий, старательный, не хуже мастеров — дроводелов топором владеет. Подрядившиеся «в помочь» мужики и те похваливали:

— Умельца выпестовал, Егорша Фомич.

— Он у меня в любом деле лицом в грязь не ударит.

Доволен Егорша Лазуткой. Теперь бы жить, не тужить да на внуков поглядеть. Но сын приводить в дом невестку не спешит.

— Не приглядел еще, батя.

— А ты пригляди. Вкупе со мной по деревням ездишь. Аль, девок не зрел? Я хоть очами не востер, да и то одну приметил. Видная девка.

— Это кто ж такая? — усмехнулся Лазутка.

— Не ухмыляйся. С оглоблю вымахал, а девки, как дитю малому, и на ум не идут, — посетовал Егорша.

— Да я все при деле, — оправдывался Лазутка. — Без тебя и в кузнецах и в кожевниках побывал. Мать надо было кормить.

— Ныне, слава Богу, не бедствуем. Пора!.. Будешь в деревне Огареве, зайди в избу Гурьяна. Кажись, Маняшкой дочку кличут. Гурьян-то мужик на работу хваткий, поди, и дочка в него.

— Зайду как-нибудь, — неохотно произнес Лазутка.

— Не как-нибудь, а на сей неделе! — осерчал Егорша.

Отца не ослушаешься. Заглянул Лазутка к Гурьяну. Девка и впрямь пригожая. Свататься пришел Егорша со своей женой Варварой. И матери Маняшка приглянулась.

Гурьян не отказал: сам боярский тиун пришел свататься. Да и сын его хоть куда.

Егорша не захотел дожидаться Покрова Свадебника. Чего тянуть, коль на внуков глянуть невтерпеж. Свадьбу сыграли через две седмицы.

Лазутка хоть и уважил родителей, но женился без любви. (Да и редко кто на Руси по любви сходился, — будь то княжеский, боярский или крестьянский сын. На какую родитель укажет — с той и живи до скончания века. Таков уж обычай на Руси).

Маняша принесла сына. Егорша и вовсе воспрянул духом.

После смерти Константина великокняжеский престол занял его брат Юрий Всеволодович. На первом же совете со старшей дружиной великий князь резко произнес:

— Олешка Попович — злейший враг. Он убил моих лучших богатырей Юряту и Ратибора. Я жестоко отомщу Олешке.

Негодующие слова Юрия быстро дошли до Поповича: дурные вести на резвом коне скачут, добрые плетутся прихрамывая.

Попович, Тороп, Тимоня Златой Пояс, Нефед Дикун и Добрыня Рязанич сошлись в гриднице. Они долго говорили о постоянных усобицах и братоубийстве владимирских князей и мстительном нраве Юрия.

— Не ведаю как вы, но служить такому князю я не намерен. Уж лучше к Мстиславу в Киев уйти, — молвил Алеша.

Содруги были единодушны.

О своем решении Алеша не забыл сказать и Егорше.

— Был ты добрым тиуном, Фомич. Жаль, но придется распрощаться. Может, навсегда. Дале поступай, как сердце подскажет, но ведай: вотчина достанется другому боярину, всего скорее одному из Юрьевых княжьих мужей. Не думаю, что тот сбережет моих людей.

Егорша низехонько поклонился Поповичу.

— Благодарствую за доброту твою, боярин. Мне терять нечего. Вернусь в свою избу, в Белогостицы. С таким сыном не пропадем.

На прощанье Алеша не только облобызал Егоршу, но и Лазутку.

— Взял бы тебя в дружину, детинушка, но помню твои слова. И все же, коль какая надобность будет, приходи ко мне в Киев.

— Спасибо, боярин. Если судьба покличет — приду.

— Да хранит тебя Бог, — перекрестил Алешу Егорша.

Убитая горем Анна Мстиславна, на другой же день после похорон мужа, постриглась в инокини, приняв монашеское имя Агафии, но оставить малолетних детей она не могла и выехала вместе с ними в Ростов Великий. Смерть любимого супруга настолько подорвала здоровье Анны Мстиславны, что она таяла на глазах, и вскоре, 24 января 1220 года, преставилась в 30 лет.

Ростовский князь, десятилетний Василько Константинович, стал младшим братьям Всеволоду и Владимиру «в отца место». Василько потерял не только родителей, но и своего дядьку Еремея Ватуту, кой, с трудом оправившись от тяжелой раны, остался с домочадцами во Владимире. Таково было решение великого князя Юрия, не захотевшего отпускать искусного воеводу в Ростов.

Древнее Ростовское княжество стал терять величие и силу. Булгары заметно оживились. Хан собрал своих приближенных и заявил:

— Великий князь Юрий зол на Ростовское княжество и не станет его защищать. Василько млад, как щенок. Его дружина с уходом богатура Поповича ослабла. Настал удачный момент ударить на урусов. Их земли обширны и богаты. Мои славные воины давно жаждут добычи.

Свой первый удар булгары нанесли на северные ростовские земли, захватив Устюг. Разграбив город и взяв в полон для ханского гарема многих девушек, булгары пошли на Унжу.

Великий князь Юрий, узнав о нашествии булгар на ростовские земли, и не подумал о посылке дружины. О своем обещании, данном умирающему брату, он тотчас забыл, выйдя из покоев Константина. Злость на ростовцев не покидала его многие годы. Когда Алеша Попович ушел в Киев, князь разгневался, а затем поостыл: дружина Поповича творила чудеса храбрости в любой сече, ныне же ростовцы остались без лучших ратоборцев и при первой же битве будут разбиты. Ну и пусть! То-то поубавится у ростовцев гордыни. Булгары захватили Устюг, вот и добро. Пусть ростовцы встанут перед ним, великим князем, на колени и умоляют о помощи, пусть поунижаются.