Правда, полковой писарь Семен Белобык, рассуждая так, не советовал Яцьку Ходыке говорить о том вслух. Пусть пройдет время. Пусть настанет войне конец. Теперь за царем — как за стеною Печерской. Покойно и чинно. Только и жить достойному человеку. А хлопам всяческие льготы тоже даны. Веру свою исповедуй свободно, на то запрета нет. Басурманов да ляхов не бойся. Работай на земле, как тебе богом назначено. Почитай родовое казачество, старшину, на царя уповай. Чего еще нужно?

Яцько Ходыка таким речам, говоренным уже не раз и и походе и до похода, в Чигирине, только диву давался. Прямо за голову хватался.

— Гетманский разум у тебя, Семен.

Белобык шмыгал приплюснутым носом, опрокидывал чарочку за чарочкой.

— Меня, Яцько, держись — не пропадешь!

И верно, знал Яцько Ходыка, чего держаться. На Каневщине, под Трипольем, хутор Песковатый — владение есаулово. Теперь там старый батько хозяйничает, Антон Ходыка. Есть о чем позаботиться. Две мельницы на четыре постава, амбары, полные зерном, пасека на сто ульев, в прудах такие карпы да щуки, что, когда возы с товаром приезжают на базар в Киев, покупатели только вокруг них и толпятся. По соседству вдоволь еще заливных лугов с сеножатями, не худо было бы и их к своему имению присоединить, может, если поход удачный будет, получит от гетмана универсал на новые маетности…

…Полк двигался не спеша. Таков был приказ. Шесть тысяч конников растянулись длинною лентой. В селах останавливались на отдых. Знали — из Умани, из Белой Церкви, из Полтавы, из Миргорода, из Винницы, из Прилук и Лубен тоже выступило уже войско.

Под Старым Константиновом остановились в степи на более долгое время. Подтянулись другие полки. Мартын Терновой, едучи с казаками по овес для обоза, увидел посреди леса, на лужайке, белый шатер, окруженный стражей; над шатром ветер играл белым бунчуком на высоком древке. Сердце сильнее забилось в груди. Зарябило в глазах. Сразу понял — гетман прибыл к войску. Еще недавно и ои был бы тут, при особе гетмана. Рядом с гетманским шатром ставили еще шатры для старшины. «Что ж, им, видать, и без меня весело», — подумал печально и стегнул плетью коня. А возвращаясь из обоза, остановился напоить коня в лесном озерце. Услыхал за спиной конский топот, оглянулся и увидел гетмана на лошади. Хмельницкий с Мужиловским и Пушкарем тоже подъезжали к озерцу. Мартын хотел незаметно отъехать, но не успел.

— Скоро в Висле коня поить будешь, казак! — проговорил гетман.

— Челом, ваша ясновельможность, — поздоровался Мартын, снимая шапку.

Хмельницкий поднял бровь, узнал Тернового.

— А, своевольник! — Отпустив поводья коню, который припал тубами к воде, он с улыбкой в глазах глядел на Мартына и вдруг весело засмеялся. — Что, не сладко после сотника в казаках ходить?

— Казаком начинал шляхту воевать, — глухо проговорил Мартын.

Хмельницкий посмотрел внимательно на Тернового. Мартын осмелел:

— В казаках и шляхту рубать сподручнее.

— Язык у тебя не хуже сабли, — не то похвалил, не то осудил Пушкарь.

Хмельницкий дернул повод. Конь недовольно фыркнул, ударил передним копытом по воде, полетели брызги.

Гетман и полковники уехали. Мартын возвращался в табор веселый. Чувство такое было, точно кого-то победил. Из табора потянуло вкусным запахом. Над треногами курился дым. В медных котлах уже варили саламату, и по запаху, который шел оттуда, можно было догадаться, что кухари щедро заправили ее салом. На площадке, посыпанной песком, возле бочек с пивом хлопотал есаул Яцько Ходыка. Мартын еще издали узнал его синий кунтуш.

Отпустил поводья коню и запел:

Так с песней подъехал к площадке, одним прыжком соскочил с коня, с подчеркнутым почтением сказал Ходыке:

— Челом, пан полковой есаул. Все исполнил, как тобой велено. Овес будет да еще из обоза десять бочек пива.

Яцько Ходыка подкрутил усы. Вот как уважает его Терновой! Надрали чуб — и почтительным стал. Не замечал насмешки, скрывавшейся в Мартыновом голосе. Казаки переглядывались, пересмеивались.

— С гетманом видался, — сказал Ходыке Мартын, расседлывая коня, — про тебя, пан есаул, спрашивал…

Ходыка остолбенел. Только по хохоту казаков догадался, как это спрашивал о нем гетман. Погрозил Мартыну кулаком, плюнул под ноги и ушел прочь от толпы казаков в свой шатер.

…Что ни предпринимала Варшава на протяжении всего года, чтобы навязать Хмельницкому войну с ордой, но успеха не достигла.

Политика твердой руки, какой Хмельницкий держался в отношении Бахчисарая, стала той неодолимою стеной, штурмовать которую не осмеливался новый крымский хан Магомет-Гирей. Дальше мелких набегов, угроз, проклятий, запугиваний он не шел. Да и мурзы плохо слушались нового хана. После того как казаки разгромили ширинскую орду, после того как струги донцов и челны запорожцев появились в черноморских водах, мало кому из ханских мурз хотелось, ради выгоды Речи Посполитой, терять свои награбленные раньше сокровища, а чего доброго и головы…

Султан Мохаммед пока что фирмана о помощи полякам не присылал. Там, в Стамбуле, новый великий визирь Магомет-Кепрели, после того как побывал у него посол Хмельницкого Лаприн Капуста, сделался осторожен. Намерения орды тоже не были тайной для Чигирина и Москвы.

Посол Московского царя Федор Ладыженский, возвращаясь из Бахчисарая, привез важные вести. Орда готовится к зиме 1655 года. Тогда и решено было в Кремле и в Чигирине предупредить козни хана и замыслы короля Яна-Казимира.

Высокое шляхетство в Варшаве и Кракове, в Люблине и Львове после поражения полков Радзивилла на Белой Руси и в Литве, после того как свыше двухсот городов сдались или взяты были с боя московским и казацким войском, совсем растерялось. Теперь многие из панов, съезжаясь на сеймики, вспоминали с великой скорбью те десять лет золотого спокойствия для Речи Посполитой, которые продолжались с 1638 по 1648 год.

Однако Станислав Потоцкий, коронный гетман польский, именовавший себя «альтер рекс», то есть второй король Речи Посполитой, в эти самые трудные и горестные для шляхты времена не терял своей уверенности и гордости. Новые полки собирал он под свою булаву. Где мог, набирал новое войско. Ездил сам к трансильванскому князю Ракоцию, десять тысяч мадьяр привел с собой. Теперь они стояли постоем за Збручем и только ждали сигнала.

Первое дело, как говорил коронный гетман на генеральном совете в Гродне, — не дать войску, идущему из Белой Руси, соединиться с главными силами Хмельницкого.

Принято было немало мер, чтобы ускорить поход крымской орды. Хану Магомет-Гирею послали щедрые упоминки. Вопреки желанию пришлось это сделать.

Пятьдесят тысяч дукатов, привезенных из Ватикана, отправили в окованных железом бочках в Бахчисарай. Сенатор Яскульский, воротясь в Варшаву, оповестил короля и региментарей, что Магомет-Гирей вроде бы подобрел: избранным лицам из воевод было предъявлено тайное соглашение о том, что хан выступит с ордой на Украину, как только подмерзнет земля.

Могли ли думать король и коронный гетман, что это соглашение слово в слово было известно гетману Хмельницкому?

Из Чигирина, переписанное четкою рукой, соглашение между ханом и королем отправилось в Москву, в Посольский приказ. Его внимательно прочитали князь Прозоровский, Бутурлин, Ордын-Нащокин. Показали царю.

…Новый королевский указ о посполитом рушении был читан во всех гминах и магистратских городах. Велено было каждому способному носить оружие явиться в полки. У кого нет седла — садиться на коня без седла, у кого коня нет — идти пешком.