Из плавней выскакивали лисицы и волки. Бобры оставили свои жилища и гибли от огня возле них. Дикие лошади бежали рядом с волками. Вороны и коршуны летали над морем огня, ища пристанища. Легкая добыча теперь, когда они сами были в опасности, не радовала их.

Дозорные из Сечи отошли от своих сторожевых вышек Из Кодака поскакал, загоняя коня, посланец в Чигирин.

От Кодака до Чигирина конного пути пять дней. Казак, дважды сменив по дороге коня, прискакал в Чигирин на четвертый.

Гетман был в Субботове. Гонец пересел на свежего коня и уже вместе с есаулом Лисовцом явился в Субботов посреди ночи. Разбудили гетмана. Хмельницкий в одной рубахе, наскоро накинув на плечи кунтуш, вышел из опочивальни, протер кулаками красные веки, спросил хрипло.

— Что сталось?

Узнав, к великому удивлению гонца и есаула, засмеялся:

— Дурень крымский хан Магомет-Гирей, и визирь его Сефер-Кази болван!

Позвал джуру:

— Иванко, угости сечевого казака и уложи спать. Ты есаул, возвращайся в Чигирин.

Ушел в опочивальню. Теперь он знал: если татары подожгли траву, этим летом они за Перекоп не выступят.

«Хотели нас напугать, а сами себя выдали с головой».

Хмельницкий хотел было засмеяться, но прикрыл рот ладонью. Вспомнил — Ганна спит. Но Ганна не спала. Услыхал ее встревоженный голос:

— Что-нибудь худое?

Он недовольно пожал плечами. Почему все считают, что к нему только с худым гонцы и днем и ночью являются?

— Спи спокойно.

И сам заснул крепко, беззаботно.

В Бахчисарае визирь Сефер-Кази был весьма обрадован, узнав, что Дикое Поле превратилось и сплошное пепелище. Теперь казаки не пройдут сухим путем. Сторожевые отряды издали завидят их полки, да и нечем им лошадей в дороге кормить.

На Сечи казаки, выходя на вал, глядели в далекий простор. Оттуда ветер доносил едкий запах спаленной травы. Казаки смеялись:

— Глупая орда выжгла траву — нам лучше: теперь видать все в степи как на ладони.

— Как на лысине у нашего дьячка, — пошутил казак Пивторадня.

Степан Чуйков вкатил в ствол ядро, туго напихал пеньки, смешанной со смолой, поднес зажженный фитиль. Жаркою вспышкой опалило лоб, когда нагибался к пушке с пылающим фитилем в руке. Быстро отскочил вместе с пушкарями. Пушка извергла огонь, ядро вырвалось со свистом, огненною кометой пролетело над казацкими рядами и упало в толпу жолнеров, беспорядочно метавшихся возле пороховых бочек на площади перед доминиканским монастырем.

Оглушительный взрыв сотряс землю. Над стенами доминиканского монастыря взвилось пламя. Земля стала дыбом. Обломки кирпичей и железа падали на головы драгун и немецких рейтаров.

Чуйков вытер ладонью потное лицо. Сверкнув глазами из-под обожженных бровей, крикнул подручному Шовковитому;

— В самые кишки панам угодили, Гервасько!

— Помогай бог! — откликнулся пушкарь и принялся мочить пеньку в смоле.

К пушке подскакал Гуляй-День. Мигом соскочил на землю. Подбежал к Чуйкову, обнял за плечи, прижал к своей широкой груди растерявшегося пушкаря, поцеловал трижды.

— Спасибо тебе от казаков, брат!

Степан Чуйков только дыхание перевел, проговорил весело:

— Знай тульских!

— Пусти им еще огня с громом за стены, в самое логово иезуитское! — крикнул Гуляй-День и вскочил в седло.

Конь под ним завертелся, заржал, но, подчиняясь могучей руке, кинулся в вихрь битвы, туда, где в пролом стены рвались казаки и стрельцы.

Чуйкову не терпелось схватить саблю, кинуться вслед за казацким атаманом. Но как оставить пушку? Нужно было здесь поглядывать. И так выбрался черт знает куда… Другие пушкари остались позади, а он на свой риск вместе с казаками на руках вынес сюда свою пушку. Полковник Цыклер даже позеленел от злости, увидав, что казаки и стрельцы толкают пушку за рвы. А ну как шляхта захватит? Позор! Но шляхта и носа не могла высунуть из-за стен монастыря. Жолнеры, драгуны и рейтары сбились в одно стадо.

Региментари собрались в нижних покоях приора Клемента Скоповского. Совещались, трубить ли отбой, складывать оружие и сдаваться на милость победителей или продолжать сопротивление. Посланный к коронному гетману гонец не возвращался, да и мало надежды было, что гонец проберется сквозь казацкие ряды.

На худой конец оставался подземный ход. Пока жолнеры будут держаться, можно вместе с приором и доминиканцами выбраться из этой западни.

Когда казаки и стрельцы прорвались за стены монастыря, Гуляй-День почувствовал: битве скоро конец. С крыши дома приора жолнеры осыпали нападающих градом пуль, обливали расплавленною смолой и кипятком, но казаки и стрельцы упорно карабкались по лестницам и вламывались в окна.

Вдруг распахнулись монастырские ворота, и закованные в латы рейтары с мушкетами в руках, опустив забрала, железным потоком хлынули на казацкие лавы. Капитан Оскар Руммлер шел в первом ряду с пистолем в руке. Гремели выстрелы, и передние ряды казаков и стрельцов сломались, многие повалились наземь. Из амбразур по казакам ударили фальконеты и пищали.

Гуляй-День побледнел. Цыклер, стоявший за рвом на пригорке, поспешно взобрался на коня. Чего доброго, придется бежать! Дьявол побери этих собак, черкасов, с их разбойным вожаком! Дьявол побери этого проклятого пушкаря! Наконец сама судьба отомстит за Цыклера…

Комендант крепости Шпачинский и драгунский полковник Михальский теперь уже оставили мысль о позорном бегстве. Вышло, как уверял комендант: голытьба не выдержит бешеного натиска железных рядов рейтаров, Шпачинский и Михальский выбежали во двор. Разгоряченный комендант, озираясь по сторонам, стал у входа в монастырь и, размахивая саблей, вопил:

— Бей схизматиков! Вперед, за короля! Отомстим за Речь Посполитую!

Железные ряды рейтаров шаг за шагом двигались вперед, вынуждая казаков и стрельцов отходить. Теперь Гуляй-День понял, почему польские региментари берегли чужеземных латников. Он вытянулся в седле и вырос над казацкими рядами с саблей в руке.

— Казаки! Ни шагу назад! Вперед, казаки! Вперед, побратимы!

Гуляй-День вонзил шпоры в бока лошади и кинулся на рейтаров.

Степан Чуйков, увидав, что казаки начали отходить, крикнул пушкарям:

— А ну-ка, живей! Еще перцу панам-ляхам в юшку! Давай!

Остервенело кидал ядра в жерло орудия. Поднес фитиль. Дернул веревку. Ядра с ревом падали в гущу рейтаров.

— Еще, пушкари!

И снова пушка щедро осыпала обломками железа закованных в сталь немцев и шведов.

Ряды рейтаров прогнулись, начали топтаться на одном месте. В этот миг из-за реки раздалось оглушительное:

— Слава!

К монастырю во весь опор мчались конники Михася Огнивка. Размахивая саблями, они стремглав неслись за своим вожаком, рядом с которым скакал Тимофей Чумак.

Его-то сразу узнал Федор Подопригора, крикнул Гуляй-Дню:

— Не замедлила помога! Гляди — наши, белорусы!

Полковник Шпачинский, заметив конницу, приказал трубить рейтарам отход, но было поздно. Тщетно из амбразур захлебывались фальконеты. Тщетно приор Клеменц Скоповский молил о ниспослании чуда у чудотворной иконы Ченстоховской божпей матери. Михальский дрожащими руками срывал с себя пышные шляхетские одежды, торопясь натянуть кафтан слуги.

Лежал с проломленной головой капитан рейтаров Оскар Руммлер. По латникам, которых повалили наземь ядра Степана Чуйкова, топали в сапогах и босиком казаки и стрельцы.

Рейтары, не ожидая отбоя, подымали руки кверху, кидали оружие под ноги казакам. На площадь выбегали с поднятыми руками жолнеры и драгуны. Теперь Степах Чуйков уже мог оставить пушку на других пушкарей. Выхватил из ножен саблю и бросился к монастырю. Видел как перепуганными овцами сбилось шляхетское воинство.

Замолкли в амбразурах фальконеты и пищали. Печально и скорбно трубили трубачи польского войска, оповещая Шклов, что город и крепость сданы на милость победителей.

В мрачном зале под черным сводом комендант крепости, полковник кварцяного войска, кавалер Речи Посполитой Казимир Шпачинский отстегнул неверными руками саблю в золоченых ножнах, подаренную ему два года назад собственноручно коронным гетманом литовским Радзивиллом, и положил ее на стол перед кошевым низового куреня Гуляй-Днем.