Прежде чем Солнце Крова закончила говорить, Солнце Леса опустила руки, открыв своё лицо, которое, при всей её божественной красоте, выглядело усталым и обеспокоенным. Она взяла руку Тиодольфа в свои ладони, при этом глядя полными любви глазами на Солнце Крова. Тиодольф прикоснулся щекой к её щеке, и хотя он не улыбался, всё же казалось, что он был счастлив. Наконец, Солнце Леса заговорила:
«Всё правда, дочь, и я не бог всесильный,
Но всё же я божественного рода,
Я думаю их мыслями и вижу
Их взглядом. Знаю я, как грозен Рок,
Но всё ж не буду лгать. Да, мне казалось,
Что он пройдёт, нас лишь слегка коснувшись,
Как меч, что шлем не расколол, но всё же
Кусочек от него отбил. И вот
Кузнец уж чинит шлем, и в новой битве
Он служит верно. Если бы рука
Моя могла хотя бы на мгновенье
Жизнь удержать его, пусть против воли,
Жизнь мужа, что любим. Но Рок всевластен,
И Тиодольф любил меня, но так же
Любил свой род. Моя надежда гаснет,
Как солнце пустоши, где пыль и слабый ветер —
Ни плода, ни воды. Теперь прощай,
Прощай, о, дочь моя, тебе негоже
Свидетельницей быть любовной ласки
Приговорённого. И всё же ещё раз
Его увидишь ты – я не увижу».
Солнце Крова приблизилась к ней и, опустившись на землю, положила свою голову на её колени, зарыдав от любви, а мать целовала и ласкала её. Рука Тиодольфа гладила, как бывало раньше, голову дочери. Он смотрел на неё по-доброму, хотя вряд ли узнавал. Но вот она поднялась, ещё раз поцеловала мать и ушла с той лесной поляны, вернувшись к месту тинга.
Когда же двое влюблённых остались одни, Солнце Леса спросила: «Тиодольф, ты слышишь и понимаешь меня?»
«Да, – ответил он, – когда ты говоришь о нашей любви или о нашей дочери, появившейся от этой любви».
«Тиодольф, – спросила Солнце Леса, – сколько же продлится наша любовь?»
«Столько, сколько продлится наша жизнь», – ответил он.
«А если ты сегодня умрёшь? Где же тогда будет наша любовь?» – спросила Солнце Леса.
Князь ответил: «Я не могу сказать, я не знаю. Хотя было время, когда я бы сказал, что она будет ждать вместе с душой рода Вольфингов».
Она спросила: «А когда умрёт та душа и больше не будет рода?»
«Раньше, – ответил он, – я бы сказал, что она будет ждать с другими родами земли, но сейчас я снова отвечу: я не знаю».
«Укроет ли её земля, – спросила она, – когда ты умрёшь и над тобой насыпят курган?»
«Именно это ты говорила той ночью, – ответил он. – Теперь я не могу сказать ничего против твоего слова».
«Ты счастлив, Волк народа?» – спросила она.
«Почему ты спрашиваешь об этом? – ответил он. – Не знаю. В разлуке я томился по тебе. Теперь ты здесь, и этого достаточно».
«А люди твоего рода? – спросила она. – Томишься ли ты по ним?»
Он сказал: «Разве ты не говорила, что я не их крови? Но они были моими друзьями, и я нуждался в них, я любил их, но этим вечером они мне больше не нужны, разве что совсем немного, ибо они одержат победу над своими врагами, как предсказала Солнце Крова. Ну и что из того? Разве мне нужно забрать у тебя всё, отдав им малое?»
«Ты мудр, – сказала она. – Ты пойдёшь в битву сегодня?»
«Видимо, да», – ответил он.
Она спросила: «А наденешь ли ты гномью кольчугу? Надев её, ты останешься в живых, в противном случае – умрёшь».
«Я надену её, – ответил он, – чтобы я мог жить, чтобы мог любить тебя».
«Ты не думаешь, что на ней проклятие?» – спросила она.
В его лице промелькнула вспышка былой отваги, и он ответил: «Вчера мне так казалось, когда я впервые надел её в битву и упал тогда на луг, не пронзённый мечом. Мне было стыдно, и я бы убил себя, если бы не ты. И всё же не обязательно от неё должно исходить зло. Ведь ты сама сказала мне прошлой ночью, что в ней нет никакого зла».
Она спросила: «А что, если я лгала прошлой ночью?»
Он ответил: «Это в обыкновении богов – лгать и не стыдиться, а смертные и лгут, и стыдятся».
«О, как ты мудр», – сказала она и замолчала на несколько минут, немного отодвинувшись от него и сердито и горестно скрутив руки.
Затем она снова пришла в себя и спросила: «А ты умрёшь, если я попрошу?»
«Да, – сказал он, – и не потому, что ты из рода богов, а потому, что ты стала для меня женщиной, и я люблю тебя».
Она, помолчав некоторое время, спросила: «Тиодольф, ты снимешь кольчугу, если я попрошу тебя?»
«Да, да, – ответил он, – и давай уйдём от Вольфингов и их сражения, ведь мы им не нужны».
Теперь Солнце Леса молчала дольше, но, наконец, спокойно произнесла: «Тиодольф, я прошу тебя: встань и сними с себя кольчугу».
Он посмотрел на неё, удивляясь, но не её словам, а голосу, которым она говорила с ним. Однако он встал с камня и, застыв в лунном свете, протянул руку к воротнику куртки, отстегнул её заклёпки из золота и драгоценных камней и, наконец, снял её с себя. Кольчуга соскользнула на землю и осталась лежать там маленькой серой кучкой, не больше кулачка. Затем он снова сел на камень, взял руку Солнца Леса, поцеловал и с обожанием приласкал, а она приласкала его, и несколько минут они не могли вымолвить ни слова. Но вот он заговорил, и слова его полились песней. Тихий, но нежный и ясный его голос был слышен далеко в тиши этого последнего ночного часа:
«Мне дорог этот предрассветный сумрак,
Как свет последний перед наступленьем
Затишья ночи, что победу гонит
И вражеские толпы разметает.
Из всех прошедших встреч мне эти встречи
С тобою дороги сильнее. Я не знаю,
Что будет мне наградой в битве завтра,
Но всё, что дорого, быстрей проходит.
Настало время. Я тебя увижу
Ещё раз только в Одина палатах.
Как много было времени, всё прежде,
Сейчас же прожиты минуты, и прощенья
Охотно б у тебя просил я, если б
Был виноват, чтобы твоя любовь
Нежнее стала, но перед тобою
Ни в чём я не повинен, ни о чём
Я не прошу. Как странно! Время бренно,
И бренные слова туманом таят,
Но в сердце воина искрится радость
В час, что короной увенчает жизнь».
Тиодольф крепко обнял её и приласкал. Она молчала. Тогда он спросил: «Лицо твоё прекрасно и безмятежно, радуешься ли ты этим мгновениям?»
Солнце Леса ответила: «Слова твои нежны, но пронзают моё сердце, словно острый нож, ибо они напоминают мне о твоей смерти и о конце нашей любви».
Он ответил: «Я не говорю тебе, любимая, ничего, чего бы ты не знала сама. Разве не для этого мы встретились здесь ещё раз?»
Она, помедлив, ответила: «Да, да, всё это так… но если б ты остался среди живых!»
Воин рассмеялся, но это был не презрительный и не горький смех. Он сказал: «Так и я думал когда-то. Но послушай, любимая, если сегодня я умру, разве после того удара, что свалит меня, не будет мгновения, в которое я узнаю, что победа за нами, и увижу, как враг бежит? И тогда мне опять будет казаться, что я никогда не умру, что бы ни случилось после, хотя меч и пронзит мою грудь. Разве не увижу я тогда, разве не пойму, что наша любовь не имеет конца?»
