Сергей степенно сидел рядом с женой, поглядывая на другой конец стола, и та песенная Катюша представлялась ему Катериной Назаровой, приехавшей гостить к сестре. Для всех осталась тайной его давняя, еще застенчивая влюбленность в нее, когда он вот так же на колхозных праздниках словно бы обжигался, встречаясь с ее золотисто-карими, усмешливыми глазами, когда у нее в избе на вдовьей свободе собирались девчонки и парни слушать пластинки, учиться танцевать. Она была старше годами и не могла всерьез подпускать его к себе, уехала с уполномоченным Макаровым в дальнее село Павлово, на его родину.

Катерина первая вспрянула из-за стола, пустилась плясать, взмахивая платком. Мужики одобрительно прихлопывали в ладошки, тоже не без интереса поглядывали, а она подзадоривала припевкой:

Чье сердце не тронет гармонь, особенно вечером, на закате дня! Где же тут усидеть, если ноги сами ходу просят: сразу несколько человек сбилось в круг, даже Иван Иванович Охапкин не утерпел, неумело топтался, поддерживая галифе. Сергей не хотел уступить Катерине, азартно дробил перед ней, встряхивая русыми волосами. Но веселье неожиданно оборвалось…

Сошлись, на беду, за одним столом Егор Коршунов с Иваном Назаровым, обычно старавшиеся избегать друг друга. Егор, пока был трезв, сдерживался, но по мере того как хмелел, все придирчивей буравил взглядом Ивана, и в глазах его накалялся горячечный блеск. Ему ли было подниматься против Ивана, если из больницы отпустили домой уже по первой группе инвалидности, как он считал — помирать.

Настя, предвидя возможный скандал, на гуляние не пошла и, вероятно, специально послала Шурку посмотреть, все ли там спокойно.

— Шурка, ты чего здесь торчишь? Ступай спать, — чувствуя неловкость перед Егором, распорядился Иван. — Скажи маме, я скоро приду.

— Хм, сам гуляет, а ее под замком держит, — желчно подковырнул Егор.

Иван только крутнул желваками, но в его глазах плеснулся стальной холодок ответной злости. Галина осуждающе дернула мужа за рукав, он отмахнулся от нее, стал подзывать Шурку:

— Сынок, иди ко мне. Ну чего ты? Садись сюда, — подвинулся, освобождая край лавки.

Бедный Шурка! Узкоплечий, высокий, так что недавно сшитый пиджак оказался на нем короткорукавым, он в растерянности стоял между отцом и отчимом, не зная, кого слушаться, чью сторону принять. В свои двенадцать лет он уже сознавал, чего стоила давняя ошибка матери, жалел отца, хотя не пришлось испытать большой привязанности к нему. Не будь его рядом, может быть, и с Иваном они сблизились бы до неподдельного родства. Сейчас он смотрел то на одного, то на другого, не желая обижать обоих, и все же не ослушался отца, сел к нему.

— Мы с тобой завтра на рыбалку пойдем, понял?

— Не знаю. — Шурка неопределенно пожал плечами и метнул взгляд на отчима, как бы спрашивая его согласия.

— Утром просыпайся пораньше и прибегай. Я теперь цельные дни на реке, — толковал Егор, обнимая за плечо сына. — Батьку не забывай и не забывай, что ты Коршунов. Понял?

— Прекрати! — требовательно встряхнул бело-русыми сыпучими волосами Иван.

— Что-о? Ты мне еще командовать! А ну встать! Сгинь с моих глаз! — Егор рубанул кулаком по тонкому стакану, разбив его вдребезги.

Сцепились прямо за столом, зазвенела посуда. Иван оттолкнул Егора так, что тот, как ветошный, перевалился навзничь через лавку. Снова кинулся на Ивана, ударил окровавленным кулаком по межбровью, но тот был коренаст и крепок против него. Женщины панически взвизгнули. Шурка побледнел. И наверняка Егор еще раз побывал бы на земле, если бы между драчунами не вырос стеной Сергей. С обеих сторон подоспели люди, разняли их. Галина висела на руке у Егора, Катерина вытирала носовым платком лоб Ивану, уговаривала его:

— Ваня, бог с тобой, опомнись! Ведь он же инвалид!

— А если инвалид, пусть не лезет — сомну! — грозился Иван.

— Пошли домой, послушай меня!

Повели его с одной стороны Катерина, с другой — Лизавета Ступнева. Гуляние на какой-то момент расстроилось, и гармошка попримолкла: все обсуждали случавшееся. И опять выручила вернувшаяся Катерина, как ни в чем не бывало, легкой припляской прошлась по кругу. Сергей, словно того только и ждал, ударил наперебой…

Рань-раннюю, еще до солнца, когда розовый свет зари лежал на переборке, Сергей услышал, как звякает косами теща. Вставать не хотелось, но и дожидаться, когда проснется Татьяна, тоже было нежелательно. Боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Она доверчиво дышала ему в плечо, слабый утренний румянец красил ее щеки, ноздри чуть заметно шевелились. Показалось, тени под ресницами вздрогнули — нет, спит, разметав по подушке ручьистые волосы. Что же можно было сравнить с ее застенчивой чистотой? И зачем ему понадобилось увиваться около Катерины? Известно, в чужую жену черт ложку меду кладет.

В качалке посапывал Павлик, уголком вздернув верхнюю губешку. И перед этой ангельской душой почему-то раскаялся Сергей. Тихонько встал, опрокинул натощак кринку молока, как будто запивая отраву, и вышел из дома. У отца с матерью — корова, у тещи — корова: на обеих надо помогать косить.

Над Песомой пухнул туман, точно вода в ней была царная, а роса холодила ноги даже через резиновые сапоги. Солнце пойманной жар-птицей билось за темным гребнем бора, как будто злой похитник держал его там, но вот-вот оно должно было вырваться. Издали был виден красный платок тещи, слышалось, как цвиркает под бруском коса. После праздника-то можно было бы и попоздней подняться.

Ни словом не обмолвилась, когда Сергей подошел. Он тоже принялся косить молча, стараясь держаться поодаль от тещи. Видно, что она машет косой со злостью; одному бы косить-то. Наконец не стерпела, первыми же словами как ледяной водой окатила:

— Катьке этой хоть плюй в глаза.

У Сергея даже произошла спотычка в косьбе, но выровнялся и, продолжая работу, ответил:

— Чего это ты вдруг?

— А ты не знаешь? Хорош соколик, разгулялся! Едва увела домой. Вот что я тебе скажу: чужую курочку щипли, а свою за крылышко держи.

«Нет же, ничем я не виноват! И хорошо, что все так кончилось, пора выбросить из головы всякую блажь», — припоминая вчерашнее, подумал Сергей и все же отнекивался без той убедительности, которую дает только правота:

— Ну, поплясали, на то и праздник. Чего тут особенного?

— Я ведь знаю Катьку-то, она любого мужика собьет с толку.

— Заладила свое! — уже вспылил он, злясь не только на тещин допрос, но и на себя.

— Кончили. Только пойми, не худого я тебе желаю, — давая понять, что этот разговор ей тоже противен, сказала Наталья Леонидовна.

Поговорили. Все равно что дегтем перепачкались. Сергей не поднимал в сторону тещи головы, замашисто, со всего плеча, рубил траву, как будто в ней и заключалось все зло. «Скажет или нет Татьяне? — гадал он. — Хоть бы ее-то зря не расстраивала. Уйти бы сейчас куда-нибудь подальше, побыть одному». И он тоскливо оглядывал заречье, как будто попал в неволю.

По береговой тропинке время от времени проходили другие косцы, не догадываясь об их неурядице, пошучивали, завидовали, дескать, вон как дружно машут теща С зятем. Едва дождался Сергей, когда Наталья Леонидовна отправится домой, чтобы отпустить на работу Татьяну.

Солнце набирало высоту, под его напором уже тронулся, забродил духмяно-земляничный воздух, и на эту луговую приманку потянулись пчелы. Гладью излучистого плеса открылась, освободившись от тумана, река. Сергей дважды бегал к ней пить: гнало воду потом. Косил с непонятным упрямством, словно намеревался уработаться до забывчивости. Только когда уткнулся косой в полевую борозду, остановился, пораженный: цвел лен, вобравший в себя тончайшие оттенки голубого, всю нежность земли. При виде такого чуда замирала душа и хотелось долго и бережно носить в себе это чувство удивления.