У кого в районе больше всех забот в эту пору? У первого секретаря Алексея Кузьмича Короткова. Это ведь только со стороны кажется, что он распоряжается безотчетно, сам себе бог. Есть кому натянуть вожжи — вот тебе директива, организуй выполнение в означенные сроки и доложи. В районе он и правда чувствовал себя хозяином, не церемонился, когда прорабатывал кого-нибудь. С военных лет сохранилась привычка командовать, даже члены бюро райкома не очень-то стремились проявлять свою инициативу, чаще только слушали его, одобряли, поддерживали, и сам он уверовал, что без его распорядительности не стронулось бы с места любое дело. Вот застопорилась из-за непогоды уборка, значит, надо нажать, любой ценой подтянуть цифры.

С утра Коротков позвонил во все хозяйства, дал встряску председателям. До «Красного восхода» не дозвонился, но так как собирался ехать в Ильинскую МТС, то решил попутно заскочить и в Шумилино, где теперь находилось правление колхоза. Дорогу развезло, даже райкомовский «газик»-вездеход основательно забуксовал в овраге перед самой деревней. Вместе с Коротковым ехали еще трое «районщиков», каждый на свой лад принялись указывать шоферу:

— Сдай назад!

— Погоди, подтолкнем — вперед выйдет.

— Стой, не рви! На диффер села.

Совсем затуркали парня, не знал, кого слушать: народ все солидный, точно с одного склада обмундированный в защитного цвета фуражки, плащи и хромовые сапоги. Коротков прекратил эту суету:

— Выходит, как в басне про лебедя, рака и щуку. Должно быть, как на фронте — командует один человек. Взяли это бревно! Три, четыре!..

Если сам первый взялся за бревно, то кто же будет стоять руки в брюки! Зарядили под ступицу осевшего колеса вагу, подняли его, подбросили еловых лап, и машина, казалось, застрявшая безнадежно, выскочила из глубоко пропаханной колеи.

Остановились посреди Шумилина у правления, разместившегося в Тимонихиной избе. Тимопиха, выручавшая в войну односельчан самодельно клеенными галошами, опять уехала в город. Заметив нагрянувшее начальство, тотчас подбежала Наталья Леонидовна. Коротков со своей свитой стоял перед большущей лужей против правленского крыльца: посмеивались, дескать, как в Миргороде.

— Корепанова, это что у тебя за безобразие? — недовольно свел густые седеющие брови Коротков.

— Обыкновенная лужа.

— Нечего сказать, обыкновенная! Отгородилась, будто водяным рвом, тут надо перевозчика с лодкой держать, иначе в правление не попадешь.

— Люди-то ходят, вон с краю по доскам, и вы пройдете, чай, все в сапогах, — простодушно отвечала Наталья Леонидовна. — Потонули, Алексей Кузьмич, в грязи, форменным образом потонули: на поле не влезешь, сегодня только начали картошку копать, пока разведрилось. Хорошо, что картофельник на песках у реки.

— Что же я не мог к вам дозвониться?

— Провод порвался, вон столб-то поваленный, этта, Михалев попятился трактором и сшиб.

— Так ведь не в лесу где-то, а посреди деревни провода оборвались! Велела бы мужикам поставить столб на место, — раздражаясь, жестикулировал рукой Коротков.

— Где я их возьму, мужиков-то? Один без ноги, другой вовсе больной да старики.

— Коля, достань лопату, — приказал шоферу.

Без лишних слов Коротков сам принялся копать яму, потом, передав лопату другим, стал скручивать порванный провод и привязывать его к изолятору. Собрались поглазеть на необычных работников старухи, из окна правления украдчиво выглядывал, пряча за очками усмешку, счетовод Тихон Фомич Пичугин.

Когда заметно укоротившийся столб поставили на место, Коротков, энергично размахивая полами расстегнутого плаща, направился следом за председателем в контору правления; на досках, перекинутых через лужу, оступился, выругавшись вслух. С ходу подлетел к телефону, нетерпеливо крутнул ручку, чтобы вызвать начальника районного узла связи.

— Але-о! Никитин? Хорошо слышишь меня? Я тут в «Красном восходе» телефонным монтером заделался. Как почему? Ставлю повалившиеся столбы вместо твоих бездельников. Завтра ровно в девять придешь в райком, там поговорим.

Только после этого поздоровался с Пичугиным, больно тиснув почти детскую ладонь тщедушного счетовода. Прошелся по грязному, истоптанному полу, присел за председательский стол. Наталья Леонидовна стояла посреди избы, похожая на рядовую колхозницу, пришедшую по какой-то надобности: в фуфайке, глухо повязанном платке и больших резиновых сапогах. Руки не успела как следует вымыть, вокруг ногтей — чернота, потому что прямо с картофельника зашла сюда.

— Ну, так каковы у вас тут дела? — спросил ее Коротков.

— Погода подводит.

— Это известная причина. Лен почему стоит нетронутый?

— Говорю, что всех, сколько рук хватает, нарядила на картошку. Нету народу, Алексей Кузьмич.

— А я где возьму людей? Мне каждый председатель вот так заявляет. — Коротков, задумавшись, побарабанил куцапыми пальцами по столу. Лицо его с отяжелевшими складками на щеках, с плотно сжатыми сухими губами выражало постоянную озабоченность. — Между прочим, посмотри — в «Рассвете» у Миронова лен уже разостлан. Долго раскачивались, дождались непогоды.

— Картошка тоже, не собери ее вовремя, погниет.

— Ты мне всю отчетность смажешь, понятно? Где газета? Вот вчерашняя сводка, наш район — на третьем месте с конца.

Тихон Фомич скромненько сидел за своим столом в неизменной позе прилежного ученика: прикинет что-то на счетах и снова налегает на скрипучее перо. За пять лет, прошедших после войны, он нисколько не изменился, все таким же блекло-желтым было его лицо с мелкой рябью морщинок на лбу, все так же поблескивала выпуклая лысина и свисали низко на нос очки. Благоразумно помалкивая, изредка вскидывал глаза то на Короткова, то, на Наталью Леонидовну: знакомая картина, не первому председателю дают разгон. На счетоводческом веку Пичугина их сменилось человек шесть. И секретари разные бывали. Коротков строже всех, спорить с ним бесполезно, коли не в духе. Всегда так, налетит, как ураган, пошумит и гонит машину дальше. За все в ответе председатель, Тихон Фомич остается в сторонке, свое дело исполняет. Еще до войны, когда мужиков была полна деревня, он считался грамотеем, а нынче среди баб и подавно.

— Вот что, Корепанова, пришлем к вам на лен школыников из Ильинской семилетки. Я как раз еду туда, повидаю директора, — сказал Коротков. — Понятно, что надо покормить ребят, ночлег организовать, которым далеко до дому.

— То-то и канительно, да пусть присылают, только бы со льном развязаться. Крутишься, как белка в колесе, а все не поспевается. Опять же, погода…

— Никаких скидок на погоду! Взяться, засучив рукава, поднажать!

— Только и слышу: поднажать, наверстать, вытянуть. Устала я, — откровенно призналась Наталья Леонидовна. — Пора бы замену попросить.

— Ну это брось! Всем нелегко. Если какая-нибудь заминка произойдет, позвони.

Коротков снова побеспокоил своим крепким рукопожатием Пичугина и при этом вспомнил, как его зовут:

— Тихон Фомич, кажется?

— Совершенно верно, товарищ Коротков. — Польщенный памятливостью секретаря и одновременно оробевший Пичугин суетливо привстал.

— Помню, при Лопатине вы еще работали.

— С самого начала колхоза нахожусь в конторе.

— Неужели?!

— Без всякого сумления. Вот Леонидовна не даст соврать.

Зная, насколько переменчивы были в эти годы судьбы людей, Коротков с искренним удивлением задержал взгляд на Пичугине, как будто перед ним стоял неказистый с виду, но сказочно неодолимый мужичонка.

— Видишь, Наталья Леонидовна! А ты сетуешь, немного повеселел Коротков. — С таким счетоводом не пропадешь.

Шурша плащом, размашисто шагнул за порог. Под окнами взревела машина.

— Крут мужик, — молвил Тихон Фомич, принимая прежнюю позу за столом и бесцельно передвигая с места на место амбарные книги, счеты, чернильницу, словно сомневаясь в надежности своего рабочего места.

— Чем кормить-то ребят? Акромя молока, у нас ничего нет, — призадумалась Наталья Леонидовна.