— Перед бригадиром неудобно, тем более, живем мы у нее сейчас.

— Ну, смотри, смотри. Только потом спокаешься. Баб нечего слушать, свою линию надо иметь.

Задумался Серега, переминая в ладони клочок шерсти. Как-то неожиданно все получилось. «Удобный случай подвернулся, — соглашался он про себя. — Была не была! Доложу бригадиру, чтобы подыскивала кого-нибудь на мое место».

— Ладно, дядя Коля, посоветуюсь со своими, — сказал Серега, пошарив глазами по полке, где лежали валенки. — Верунькины не готовы?

— Сделал. Вот они, как игрушки! Тебе что-то нынче матка не заказала, а носишь подшитые.

— В лесу и такие сойдут.

— Вот будешь у меня напарником, скатаю тебе валенки — первый сорт, хочешь — черные чесанки с двумя загибами: приходи, кума, любоваться!

От катальщика Серега уходил, ощущая какую-то раздвоенность в душе. Мать, конечно, поймет его и не станет удерживать. Но как быть с комсомольской бригадой в лесу? Надеются на него и Наталья Леонидовна, и председатель.

Дома все, кроме Таньки, были в сборе.

— На, стрекоза, меряй валенки! — обрадовал он сестренку, словно это был его личный подарок.

Верушка прижала их к груди, закружилась, сверкая глазенками.

— Ну и сапожки, Верунька! — похвалили обновку.

— Надевай да пляши.

— Мама, это из шерсти от моего ягненочка, серые. Да?

— Ага. Ты померяй-ка и поразминай их.

Сестренка заприскакивала по избе в новых валенках.

Серега подождал немного, не зная, с чего начать, и сказал как бы между прочим:

— Дядя Коля зовет меня с собой.

— Куда? — насторожилась мать.

— Работать по деревням, вместо Володыпи. Говорит, и валенки научишься катать, и денег заработаешь. Может быть, попробовать это дело?

— Свой пимокат у нас будет, — недоверчиво усмехнулась бабка.

Наталья Леонидовна молча перематывала дратву, только клубок, кажется, быстрей забегал в ее руках. Но все-таки спросила:

— Так ты, значит, надумал?

— Не знаю. Мама отпустит, так пошел бы.

— Если хочется, иди попытай счастья, — согласилась мать. — В лес сама поеду.

— А ребята?

— С бабкой позимуют.

— Ой, нет, не останусь! За ними смотреть, надо глаза-то — по кулаку.

— Не связывайся ты с ним, околпачит он тебя, — посоветовала бригадир. — Жох мужик, глаза так и бегают, ровно промигаться не может. Ты посмотри, каких пальцев у него нет: которыми курок нажимают. Почему молотилкой вырвало именно эти? Поди, специально подстроил, вот и попал на выбраковку.

— Рысковый человек, — покачала головой бабка.

Серега покаялся, что затеял разговор. Вроде как напиться, а больше от чувства неловкости, ушел за переборку. Что-то неприятное шевельнулось в нем по отношению к дяде Коле. Неужели он таким образом избежал фронта? Может быть, и не права бригадир, наговорила на него?

— Варя, милая, как надоело мне это бригадирство! Руки опускаются, все бросила бы к чертям, — признавалась м: атери Наталья Леонидовна. — И скотина-то нынче по дворам стоит, и лен надо на станцию возить, и лесозаготовки замучили — хоть разорвись: ни людей, ни лошадей. Сколько раз собиралась сказать Лопатину: хватит, Степан Никанорович, поработала, подыскивай другого бригадира, а все как-то терпела. Хоть бы война поскорей кончилась, может, кто из мужиков вернется. Вот рада бы кого другого послать в лес, а некого — перебери всю деревню.

— Чай, не первый раз, отработаю, — успокоила мать.

— В экую-то стужу я без вас заморожу ребят. Печку жарко топить боюсь, кабы искру не занесло, али сажа в трубе вспыхнет, — снова высказала сомнение бабка.

«Да хватит вам! — хотелось оборвать их Сереге. — Никуда я не пойду ни с каким дядей Колей, только прекратите вздохи». Позавидуешь Витьке Морошкину, один сынок у матери, десятилетку заканчивает в Абросимове, станет ученым человеком. В колхозе лишь летом подсобит: сено загребать, снопы возить. А ведь Серега учился не хуже его.

Пользуясь моментом, пока дома, Серега решил сходить в Ильинское за книгами. На лесоучастке библиотеки совсем не было: одни газеты в избе-читальне. Налегке быстро пробежал четыре километра до села и, поравнявшись со школой, вспомнил, что не заглядывал в нее с тех пор, как бросил учебу. И с учителями почему-то стыдился встречаться.

Во дворе он увидел учительницу истории Елену Павловну Косареву — колола дрова. Она жила в школе.

— Здравствуйте, Елена Павловна!

— Здравствуй, Карпухин!

— Что же, техничка не могла дров наколоть?

— Да ведь каникулы, в классах печи не топим. Зачем беспокоиться ей из-за одной меня.

Положив колун на чурбан, учительница убрала под фуфайку выбившийся вязапый платок. В этом дымчатом платке она приходила в Шумилине проводить политбеседы или агитировать на займы, и всегда лицо ее казалось Сереге моложавым, а сейчас, на дневном свету, он увидел, как мелкой рябью легли на ее высокий лоб морщины, как одрябли щеки и заострился нос, только внимательные серые глаза смотрейи на него живо и проницательно.

— Давайте я поколю, — предложил Серега.

Он взял колун, Елена Павловна стала укладывать дрова.

— Видишь, как у тебя ловко получается — с одного маху, а я долблю, долблю, — говорила учительница. — Не покаялся, что учебу бросил?

— Теперь уж поздно каяться.

— Семилетку тебе надо было дотянуть. Учиться никогда не поздно. На будущий год при МТС собираются вечернюю школу открыть, ты обязательно подай туда заявление.

— Мне бы вот книжек взять в библиотеке побольше.

— Вам надо устроить в деревне передвижную библиотечку: взяли десятка два книг, через некоторое время поменяли их. Будешь ответственным?

— Конечно.

— Тогда вместе зайдем к Валентине Никитичне, я только пальто надену.

Учительница захватила небольшое беремя дров и унесла к себе в комнату. Серега тихонько открыл дверь в класс, как если бы там шел урок. Его парта стояла во втором ряду, сел — тесно стало, коленки упираются. В одно мгновение перед ним промелькнули лица однокашников: немногие продвинулись дальше седьмого класса. За одной партой с Серегой сидел Витька Морошкин, впереди вертел выпуклым стриженым затылком Аркашка Фролов, справа от него дергались желтые косички Нинки Куксы. Казалось, они вышли на перемену, сейчас прозвенит звонок, и все вбегут, захлопают крышками парт…

Уроки Елены Павловньг запомнились. Когда проходили историю древнего мира, она не только рассказывала по учебнику, а иногда весь час читала им греческие сказания о Троянской войне: величавые, медлительно-торжественные, непохожие на обычные стихи. И какой-то особенный мир полубогов-полулюдей волновал воображение.

— Сережа, пошли! — позвала учительница. — Я думаю, мы уговорим ее.

Ильинская библиотека невелика. Валентина Никитична, седенькая старушка с провалившимися внутрь губами, хоть и встретила их приветливо, не сразу согласилась выдать книги, недоуменно и недоверчиво потряхивала головкой, поглядывая на Серегу, словно подозревала его в надувательстве.

— Учти, за пропажу — в трехкратном размере придется платить.

— Ни одна не пропадет, слово даю, — заверил Ссрега.

— Этому парню можно доверить, Валентина Никитична, — поддержала учительница.

— Да я знаю его, всех Карпухиных знаю.

Она долго рылась в книжном шкафу. «Наверно, которые похуже выискивает. Для первого раза любые сойдут, — решил Серега. — После приду обменивать, сам выберу».

И когда с увесистой связкой книг он очутился на улице, захотелось тотчас домой, как будто Валентина Никитична могла передумать и вернуть его.

— Вот все и уладили, — сказала учительница, и добрые морщинки сбежались к ее глазам. — Читай больше — книга многому научит.

— Спасибо, Елена Павловна.

Припадая на больную ногу, словно оступаясь на каждом шагу, она направилась в верхний конец села.

Всю дорогу Серега думал об учительнице. Впервые он взглянул на нее глазами взрослого, а не школьника и многое понял, стыдно стало, что когда-то они передразнивали ее прихрамывающую походку и прозвище дали — Утка. Из-за какого-то негодяя пострадала она на всю жизнь. Работала секретарем в сельсовете, иной раз и ночевала на службе — боялась ходить затемно домой в деревню. Кулаки заперли ее и подожгли сельсовет, пришлось выпрыгнуть со второго этажа.