Он приехал сюда по своему личному делу, приехал спасти себя. В самом деле, он не представлял себе ни вереницы эшелонов, ни караванов машин…

— Еще ящичек, — сказал человек в тулупе. — Ведь можно его сюда приспособить? Тут всего-то килограммов пятьдесят.

— А что? — спросил Левкин. — По-моему, всё. Норма.

— Так ведь всего-то лишних пятьдесят килограммов. Товарищ шофер, не откажите в просьбе: возьмите.

— Чего он вам дался, этот ящик? — спросил Левкин. — Погрузите на другую машину.

— Не выход, — сказал человек в тулупе, — все равно он и на другую машину сверх нормы пойдет.

Левкин не понял:

— Это как же?

— Да так. Негосударственное имущество. Мы этот ящик в вагоне обнаружили. Видите — надпись? «В Ленинград». От кого — неизвестно. В Ленинграде будет видно, куда вы его приспособите. Так, что ли? — спросил он, потирая руки.

— Продукты?

— Шоколад, масло, консервы.

— Сейчас я напишу расписку, — сказал Левкин.

— Какая может быть расписка! Мы-то ведь без расписок брали. — Человек в тулупе улыбнулся.

Улыбка была ясная и спокойная. Она словно освобождала Левкина от вопросов, невольно мучивших его.

— Выражаю вам благодарность, — продолжал он. — Сердце горит, как подумаешь… Шутка сказать — через Ладогу… Спасаете Ленинград, ни на что не взирая.

Подъехала новая колонна грузовиков. Левкин увидел бегущего Колечкина. Евгений Павлович махал Левкину руками. Рот его был набит едой. Подбежав к Левкину, Колечкин проглотил еду и быстро спросил:

— Погрузился?

— Готов, — отвечал Левкин.

— Ну, едем, едем, — сказал Колечкин.

— Вот мотор разогреем, тогда и поедем.

Колечкин сел в кабину и затих. Левкин взялся за руль.

— Едем? — через некоторое время спросил Колечкин, открывая глаза.

Над Ладогой было темно. Черная ночь стояла над озером, и только снег освещал дорогу. Левкин вел машину с отчаянной скоростью.

Вдруг забили зенитки. Дорога вспыхнула. Колечкин закричал:

— Бомбят! Бомбят! Немцы!

Левкин не отвечал. Невдалеке шлепнулась бомба.

— Зажигательные или фугасные? Левкин!..

Левкин молчал. Он так крепко сжал руль, как будто от этого могла увеличиться скорость машины.

— Быстрее, Левкин, быстрее. Ну что же ты!

Еще раз шлепнулась бомба.

— Бомбят, Левкин… Быстрее…

Свист. Бомба. Сноп света.

— Стой! — закричал Колечкин. — Стой! Куда же ты едешь? Стой! Они там бомбят.

— Помолчи, — сказал Левкин коротко. — Куда попадет, не угадаешь, надо озеро миновать.

— Господи, — бормотал Колечкин, — это ж невозможно… Останови машину. Стоп! — Он вдруг схватил Левкина за руку. — Я приказываю! Слышишь? — Он пытался переставить непонятные ему рычаги.

Левкин оттолкнул его. Колечкин схватил Левкина за руку, и Левкин подумал, что Колечкин может его укусить. Он с силой прижал его к стенке кабины. Колечкин завизжал. Вдруг вышла луна, и ее лучи смешались с пламенем снарядов и бомб. Снег потемнел.

— Боишься? — спросил Левкин сквозь зубы.

Неожиданно сильный толчок вырвал руль из рук Левкина. Разом треснули стекла в кабине. На мгновение стало совсем темно. Машина резко свернула вправо, но Левкин успел лечь на руль. Машина стала, Левкин выскочил. Кузов был изрешечен осколками — наплевать! Но почему заглох мотор? Он поднял капот.

— Ну, — сказал Левкин визжащему Колечкину. — Вылезай! У меня инструменты под сиденьем.

Колечкин выскочил в открытую дверцу.

— Может быть, лучше под машину?

— Может быть…

Немцы еще сбрасывали бомбы на лед, и Колечкин заполз под кузов. Левкин работал. Чтобы разобраться в аварии, ему пришлось снять рукавицы. Он торопился, потому что мороз мог лишить гибкости его пальцы.

Мимо Левкина проносились машины. Их было много. Каждая везла не менее тысячи пятисот килограммов муки, мяса, шоколада, консервов, крупы.

Ему было обидно, что его машина еще не в строю, но он старался работать спокойно.

Немцев отогнали. Левкин еще с полчаса добивался правильной подачи горючего и, только поверив в совершенную готовность полуторки идти с любой угодной ему скоростью, закрыл капот.

Колечкин уже сидел в кабине.

— Ну как? Едем? — спросил он Левкина.

Левкин согнал его с места. Уложил инструменты в сиденье, затем сказал: «Садись!»

Колечкин снова сел в машину и закрыл глаза. Левкин позавидовал ему — хотелось спать.

Спать было нельзя. Он уже был в колонне машин и вместе с ними с отчаянной скоростью мчался в Ленинград. Но мысли были медленные, сонные.

Вспоминал он грузчиков на станции и их подарок, ящик в пятьдесят килограммов от неизвестного адресата. Вспоминал он заведующего гаражом, его болезненное лицо и его слова о том, что эта дорога — большое дело. Конечно, столько машин бросить на дорогу — это большое дело.

Когда озеро осталось позади, Колечкин оживился:

— Теперь до Ленинграда остались пустяки. Надо договориться. Перед тем как ехать на базу, заедем к тебе. Кое-что отгрузим. Не обижу. Разделим пополам. О накладных не беспокойся, я тебе дам другие.

Левкин ничего ему не ответил. Он неясно понимал, что будет делать Евгений Павлович с накладными. Он только представил себе, как Колечкин с его помощью вносит ящик с продовольствием в холодную темную комнату, как осторожно вырывает гвозди, трещит крышка, и вот наконец еда — шоколад, масло, консервы.

КПП. Проверка документов. Дачные места, веранды с разноцветными стеклами. Крокетные площадки… Охта, мосты, Смольный…

Ленинград открывался им не спеша, в холодном прозрачном рассвете.

Дрема прошла. Было только очень холодно, и сотни маленьких острых булавок покалывали тело.

Левкин вдруг услышал голос рядом.

— Куда же ты едешь? — кричал Колечкин. — Забыл, где твой дом?

Левкин, не отвечая, вел машину. Он подумал, что Колечкин снова может уцепиться за руль, и, ведя левой рукой машину, правой придерживал Евгения Павловича.

Так они подъехали к базе.

— Куда же ты приехал, идиот? Да не держи ты меня. Куда приехал?

К машине бежали люди. Левкин вышел из кабины. Колечкин за ним.

Какой-то седенький старикашка обнимал Левкина, другие обнимали Колечкина. Колечкин вырвался из объятий сослуживцев. Он тихо сказал шоферу:

— Давай обратно в кабину! Не сходи с ума…

Левкин устало покачал головой.

Он следил за тем, чтобы Колечкин не притронулся к ящикам, чтобы грузчики приняли их по весу.

— По накладным норма, а по весу на пятьдесят килограммов больше, — предупредил Левкин.

— Подарок?

— Подарок.

— Ловко! — закричал Колечкин. — Знаем, какие могут быть сейчас подарочки.

— Пошел ты… — спокойно сказал ему Левкин.

Через четверть часа он подъехал к детдому на Кировском. На его стук вышла закутанная в платок женщина. Она с удивлением посмотрела на Левкина, державшего в руках тяжелый ящик.

— Не узнали?

Женщина покачала головой.

— С Большой земли — вам. — Он поставил ящик на пол. — Шоколад, масло, консервы. — Женщина молчала, и Левкин спросил: — Что с вами?

— Нет, ничего, прошло, — вздохнула женщина. — Большое вам спасибо. Сейчас напишу расписку.

— Какая может быть расписка? — сказал Левкин сердито. — Я-то ведь без расписки брал…

В гараж Левкин не заехал. Бензину было достаточно для нового рейса.

Фрам был из породы сибирских лаек. Он был очень красивым и еще совсем молодым. Стрельниковы купили его на выставке кровного собаководства.

В семье давно уже было решено купить собаку. Но судьбу Фрама решила Танюша. Увидев на выставке Фрама, она так восторженно завизжала, что щенок тявкнул в ответ. Все вокруг засмеялись. Стрельниковы, внимательно рассмотрев Фрама и его родословную, купили его.

Вряд ли Фрам понимал, как хорошо прожил он полтора года у Стрельниковых. Для того чтобы это оценить, Фраму надо было бы испытать что-нибудь другое. Ничего в своей жизни не испытав, Фрам был уверен, что такова жизнь: человеческая ласка и забота, вкусная еда, мирный сон на подстилке, веселые прогулки. Фрам вырос, грудь его окрепла, мускулы налились силой, он стал умной и доброй собакой. Стрельниковы очень его любили.