Началась война. Размеренная и счастливая жизнь Фрама была нарушена. Хозяин уехал, остались хозяйка и Танюша. Фрам часами лежал на холодном полу в бомбоубежище, вдали от своей удобной подстилки. Иной раз, когда он взбегал по лестнице, ему казалось, что ступеньки уходят из-под ног.

Потом жизнь совсем испортилась. Фрама стали скверно кормить. Он никогда не был попрошайкой, вел себя спокойно, когда семья обедала; он не был жаден. Но поневоле приходится скулить, когда тарелка пуста.

Фрам много дремал, утомленный однообразием жизни, полумраком в квартире и скудным питанием. Однажды, проснувшись, он услышал такую глухую тишину, что испугался. Никого не было дома. Он ждал час, другой, прождал день, ночь и еще день. Дверь на лестницу была открыта, но Фрам терпеливо ждал своих хозяев. Он не знал, что решение переехать в Парголово к тетке, у которой был запас картошки, принято уже давно. Танюша плакала, ей было жаль Фрама, но мать только головой качала: «В такое время думать о собаке!..»

На третий день вынужденного своего одиночества Фрам выбежал из дому.

На улице было великолепно. Сияющий морозный день — дух захватывало от белизны земли, от голубизны неба. Фрам, радуясь всепроникающему свету, быстро побежал по улице, но он добежал только до угла. То, что он увидел, заставило его остановиться.

Фрам увидел необыкновенно высокого мужчину. Мужчина был очень худ, и это, вероятно, делало его таким высоким. У него были длинные беспокойные руки. Но больше всего поразило Фрама лицо этого мужчины или, вернее сказать, огромная рыжая борода вместо лица. Не было видно глаз.

Фрам стоял в нерешительности. Рыжая борода и длинные беспокойные руки приближались к нему. Фрам неподвижно глядел на незнакомца. Мужчина заслонил собой солнце. Рыжая его борода потемнела.

Фрам испугался. Он бросился назад, инстинктом понимая, что ему угрожает. Он бежал, сам не зная куда, лишь бы убежать подальше. Ему казалось, что борода гонится за ним. Но это было не так. Когда Фрам обернулся, страшный человек медленно брел за ним, вытянув длинные руки.

Фрам пробежал улицу, снова свернул и свернул еще раз. Сердце его бешено колотилось. Он боялся новых встреч с людьми и залез в разбомбленный дом. Здесь он отдышался.

Если бы не было этого лютого года, Фрам, наверное, смог бы просуществовать. Он бы стал бродячей собакой. Выискивая еду, он болтался бы по дворам, по рынкам, его видели бы у мясных лавок. Но мясные лавки хранили только разноцветные муляжи, и собака была обречена на гибель.

Фраму хотелось есть, но понять, что он никогда не получит еду, он не мог. Ему снилась еда, и это еще больше убеждало Фрама, что еда существует и, значит, он ее получит.

Ему снилось тепло: печурка, дрова трещат, это от них бывает тепло. Тепло существует. И это значит, что он найдет его.

Днем он скрывался. Когда темнело, выходил из разбомбленного дома, уверенный, что получит еду и сможет согреться. Так прошло трое суток. Фрам был еще жив.

С наступлением темноты он, как всегда, вышел на улицу и наткнулся на человека. Фрам заворчал и ощерился. Эти развалины были его домом, здесь нечего было делать посторонним. Не Фрам, а человек должен был уйти отсюда, и Фрам зарычал сильнее.

— Чего же ты сердишься? — спросил человек.

Фрам, не понимая, что говорит человек, услышал в его голосе доброту. Возможно, что этот человек бросит ему кусочек мяса или даст хлеба.

Но этого человек не сделал. Он только повторил:

— Что ж мне с тобой делать? — И пожал плечами. — Ну, пошли…

Фрам осторожно вошел в дом человека. Забившись в угол, он наблюдал, как человек открывает вьюшки, кладет дрова в печурку, чиркает спичкой. Человек подозвал собаку, взял за ошейник и прочел вслух надпись, вырезанную на ошейнике, — «Фрам».

— Фрам, — сказал человек. — Не возражаю.

Затем человек улыбнулся и сказал:

— Моя фамилия Алешин. Есть еще имя и отчество — Андрей Федорович.

Фрам лег у печки. Все это напоминало приятные сны. Напоминало это и Стрельниковых.

— Не знаю, что мне с тобой делать, — опять сказал новый хозяин. — Я сам голоден как собака.

С этими словами он вынул из кармана небольшой ломоть хлеба и бросил половину Фраму. Фрам поймал кусок. От куска остро пахло едой. Повизгивая, он съел хлеб. Съев, почувствовал, что изнывает от голода.

Новый хозяин согрел на печурке суп, затем быстро начал есть, но не доел и отдал остаток собаке. Фрам, снова повизгивая, вылакал остаток. Есть хотелось по-прежнему.

— Ну черт с тобой, — сказал Андрей Федорович, — больше у меня ничего нет.

Он подождал, пока потухла печурка, закрыл вьюшки и лег на постель, бормоча:

— Ну времена, ну времечко…

Вскоре он уснул.

Фрам не спал, но он был доволен, что рядом спит человек и что можно слушать его дыхание.

Утром Андрей Федорович проснулся, удивленно посмотрел на Фрама.

— М-да… История… Что ж, ладно, живи здесь, иси, — почему-то прибавил он. И дальше стал говорить с Фрамом на каком-то совершенно ломаном языке: — Я ушел, ты сидишь здесь… Мне далеко ходить. Завод, да… ух, далеко. Трамвай — нет.

Наконец он запер дверь и ушел.

Вернулся Андрей Федорович к вечеру. Он принес с собой мешок, а в нем были кости. Он дал их Фраму. Глядя на то, как Фрам возится с ними, Алешин удивлялся: трижды вываренные кости, неужели они способны доставить такое огромное удовольствие?

Но больше Андрей Федорович не пожимал плечами и не спрашивал: «Что мне с тобой делать?» На следующий день он встал рано и сразу же начал что-то мастерить.

Несколько раз он обращался к собаке с одной и той же фразой:

— Так-то, друг, довольно, значит, даром хлеб есть.

В полдень он вывел Фрама на улицу и стал приспосабливать непонятные собаке вещи.

Андрей Федорович вынес из дома санки, велел Фраму стать впереди них. Не прошло и часу, как Фрам был впряжен.

— Так-с, — сказал Андрей Федорович и сел в сани. — Поехали.

Фрам не понимал, чего хочет новый хозяин. Тогда Алешин вылез из саней, взял Фрама за ошейник и пошел вместе с ним вперед. За Андреем Федоровичем и Фрамом двинулись сани.

— Попробуем, — сказал Андрей Федорович. Он снова влез в сани и опять сказал: — Поехали!

Фрам сделал шаг вперед, шаг вперед сделали сани с сидящим на них Андреем Федоровичем. Еще шаг вперед, быстрее, быстрее, быстрее!..

Они проехали квартал. Андрей Федорович был в веселом настроении. Он щелкал кнутом, кричал: «Но-о!» — затем стал учить Фрама поворачивать влево и вправо.

— Даровитая собака, — сказал Андрей Федорович, после того как они вернулись домой.

Вечер прошел отлично. Фрам грыз кости. Алешин незлобно жаловался на жизнь. Потом вдруг спросил Фрама:

— Не подведешь? А то срам, срам будет. Вот какие дела, глупая ты собака…

В понедельник утром Андрей Федорович вытащил сани на улицу, позвал Фрама, молча впряг его.

Было серое туманное утро. Веяло холодом от домов, коченевших по ночам. Фрам, помня воскресный урок, бежал, понукаемый Андреем Федоровичем.

Послушно поворачивая то влево, то вправо, он бежал долго и стал уставать. Он очень устал и был доволен, когда Андрей Федорович остановил его возле каких-то высоких ворот. Несколько человек, видимо, поджидали Алешина: они бурно приветствовали его появление, при этом они смеялись, гладили Фрама, а затем Фрам прошел в открытые для него ворота.

Еду он получил немедленно. Это были очень вкусные, не более чем один раз вываренные кости. Однако еду ему принес не сам Алешин, а другой человек. Принес, бросил Фраму и сказал:

— Ей-богу, я тебя на паек посажу. Не хуже лошади…

— Не хуже, — сказал Алешин.

— Здорово! Вы теперь, Андрей Федорович, не так будете уставать. Приветствую!

— Слушаю, товарищ начальник, — сказал Алешин.

— Да что там «слушаю», мне директор завода указал: потеряешь, говорит, такого мастера, как Алешин, — другого не сыщешь…

Ежедневно Фрам отвозил Алешина на завод и привозил домой. Пока шла работа, Фрама выпрягали из саней и он лежал возле станка, которым управлял Андрей Федорович.