Он принес топор из кухни и аккуратно наколол лучину. Перед приходом жены он растопил печурку.

Когда вечером жена собиралась колоть доски на завтра, Иван Николаевич сказал твердо:

— Я сам.

Топор, в сущности говоря, был совсем не тяжелым. Растопка получилась хорошая. Но топор был чужой, и вечером за ним пришел дворник. Прежде чем заснуть, Иван Николаевич долго размышлял, как теперь быть: топора нет, доски не будут расколоты. Не решив вопроса, как быть с топором, он крепко заснул. Утро он пролежал в постели, но не выдержал, вылез из-под одеяла, осилил коридор, вышел на лестницу и спустился в дворницкую.

— Топор дадите?

Дворник, покачав головой, вынес топор, и Иван Николаевич взял его. Дрова он колол на площадке лестницы — это было значительно удобнее.

На следующий день он снова спустился вниз и получил топор. На третий день дворник сам пришел к Ивану Николаевичу:

— Возьмите топор. Принес, чтобы вам ко мне больше не ходить.

Иван Николаевич взял топор, но это не обрадовало его, а скорее озадачило. Незачем теперь было ему выходить из квартиры, и впервые за эту неделю он весь день пролежал в постели. Вечером он сказал жене:

— Сегодня четный день. Оставь мне судки.

На следующее утро, наколов досок, он вышел на улицу. Он шел в столовую и все думал, как его встретят и как будут разговаривать — как с Иваном Николаевичем или поймут, что Иван Николаевич умер под одеялом, а пришел другой человек, с одутловатым лицом, грязный и небритый. И прежде чем зайти в столовую, он спустился в подвальное помещение, где работал парикмахер.

— Полный ремонт? — спросил парикмахер, лязгая ножницами.

В столовой Иван Николаевич увидел товарища Счастливченко.

— Как дела, коллега? — крикнул товарищ Счастливченко. — Выжили? Я же говорил вам, полный покой. Надо беречь энергию. Никаких лишних движений.

Иван Николаевич хотел что-то сказать, но потом махнул рукой, быстро разлил суп по судочкам и зашагал домой. По дороге ему стало обидно, что он ничего не ответил товарищу Счастливченко, хотя он и сейчас смутно представлял себе свой ответ.

Весь день Иван Николаевич обдумывал, как ответить товарищу Счастливченко. Но следующий день был нечетным, в столовую идти было незачем, а идти в столовую только для того, чтобы встретиться с товарищем Счастливченко, было чересчур глупо. Тогда он подумал, что может прийти в свое почтовое отделение не только за обедом и там поговорить с товарищем Счастливченко.

В амбулатории он получил номерок, дождался своей очереди, и, войдя в комнату врача, положил на стол свою справку.

— Вы для себя продлеваете или для родственника? — спросила женщина-врач.

— Для себя, — сказал Иван Николаевич. — Только я не продлеваю. Я… Выпишите меня на работу.

Женщина-врач сделала какие-то пометки в большой разлинованной книге и на справке. Иван Николаевич сел на стул. То ли от долгого ожидания, то ли от чего другого, он впервые за этот месяц почувствовал сердечную слабость.

— Печать поставите рядом в комнате, — сказала женщина-врач.

Иван Николаевич поставил печать в соседней комнате и вышел из амбулатории.

Приоткрыв подшлемник, он не спеша шел домой. Он думал о появившемся на его месте другом человеке. Этот другой человек хорошо колол дрова, и в столовой он не разлил супа, а сейчас отметился на работу. Этому другому человеку, появившемуся на месте Ивана Николаевича, предстоит служить в почтовом отделении и разговаривать в столовой с товарищем Счастливченко о сохранении энергии в блокаду.

Дома Иван Николаевич растопил печурку и стал поджидать жену.

— Не сердись, Ванечка, я опоздала, — сказала жена, снимая пальто. — Меня и Зою — ты ведь знаешь Зою? — просил задержаться заведующий. Верно, неудобно было отказываться? Ты побрился, Ванечка? Я очень рада. По радио говорили: обязательно надо бриться, это очень полезно. Сейчас я согрею нам суп. Сегодня суп из сухого картофеля.

Иван Николаевич посмотрел на жену. Впервые за это время он увидел, как она похудела. Ноги стали совсем тонюсенькие, лицо заострилось. Он подошел к жене, взял ее за руки, заглянул в глаза. Глаза были те же, что и раньше, как много лет назад, когда она еще не была женою Ивана Николаевича, а он ухаживал за нею.

Ему показалось невозможным, чтобы другой человек так заглянул ей в глаза, как он это сделал сейчас, и он подумал, что, может быть, он и не умирал, а другой человек, появившийся в Новый год или накануне его, умер в тот момент, когда Иван Николаевич исполнил просьбу жены и слабыми еще руками расколол доски. Иван Николаевич ткнулся головой в плечо жены и заплакал.

— Ваня, Ваня, — испуганно сказала жена. — Что ты, Ванечка? Ты болен. Ляг. Я сейчас дам тебе супа.

— Нет, я здоров… — сказал Иван Николаевич. — Я не знаю почему, но я здоров.

— Но ты плачешь, Ванечка. Что-нибудь случилось?

— Я больше не плачу, — сказал Иван Николаевич. — Знаешь что, ты посиди, а я накрою на стол.

Иван Николаевич вынул из комода чистую простыню, накрыл ею стол и поставил графинчик с полученным к Новому году вином. Затем он поставил на стол две рюмки и разлил вино.

— С Новым годом! — сказал Иван Николаевич.

— С Новым годом, Ванечка! — ответила жена.

Был уже март тысяча девятьсот сорок второго года.

Рано утром Левкин получил наряд на перевозку дров.

— Поедешь на склад, потом в детдом, — сказал заведующий гаражом.

— А бензин? — спросил Левкин. — Больше чем на пятнадцать километров не хватит. До склада восемь километров, и со склада на Кировский — семь. А с Кировского до гаража как буду добираться?

— Нет больше горючего, — сказал заведующий гаражом и вздохнул. — Если хочешь знать, так в этом детдоме нет ни одного полена. Тебе понятно?

— Агитатор, — заметил Левкин раздраженно. — Мне понятно, что бензину не хватит.

После этого разговора Левкин съел весь свой суточный паек хлеба, запил кипятком и поехал на склад.

Он наотрез отказался грузить дрова. Длинные доски грузил складской бухгалтер, человек пожилой. Грузил долго.

— Ну, хватит волынки, — заметил Левкин. — Больше досок машина не возьмет.

— Так ведь наряд на детдом, — ответил бухгалтер. — Они там уже мебелью топят…

Начинало темнеть, когда Левкин привез дрова в детдом. Он постучал в дверь. Вышла закутанная в платок женщина. Она даже не посмотрела на Левкина.

— Дрова… — Ее почерневшие губы вдруг улыбнулись неожиданно мягко. — Вот хорошо!

— Только, гражданочка, давайте поскорее. Как тут у вас с рабсилой?

— С рабсилой? Какая же у нас рабсила?

— Так я и знал, — сказал Левкин. — Прикажете шоферу за грузчика встать?

— Нет, нет, что вы! — воскликнула женщина и посмотрела на дрова так, словно боялась, что их сейчас увезут.

Она приоткрыла дверь, и Левкин слышал, как она крикнула:

— Дети, ребята, дрова привезли!

Сразу же выбежали дети, тоже закутанные в платки. Видны только глаза.

— Можно брать дрова? — спросил Левкина мальчик лет десяти.

Мальчик уже взялся за доску, ребята стали ему помогать.

— Не мешайтесь под ногами, — сказал Левкин резко. Он отогнал ребят, выгрузил доски и внес их в дом.

— Большое спасибо, — сказала женщина.

Левкин помолчал с минуту.

— Детей-то кормите?

— Кормим, — отвечала женщина, не глядя на Левкина.

— Так, так… Ну, будьте здоровы!

Сев в машину, Левкин обнаружил, что бензин стоит на нуле. И думать было нечего добраться до гаража. Кое-как он доехал до колонки, в будке увидел мастера.

Заправочный мастер сидел за столом, положив голову на руки. Он спал. Левкин разбудил его.

— Горючего не хватило!

— Нету бензина, — сказал заправочный мастер.

— Мне только до гаража. Видишь, какой случай…

— Нету горючего, нету.

— Да ведь до гаража должен я добраться… Как, по-твоему, солдату положено свое оружие бросать?