— То есть как это нет? — крикнул Крупенин с места. — Картина документальная!

— Товарищу Крупенину нравится — оно и понятно, — продолжал смуглый, — ведь, судя по картине, получается, что наше ЖКО работает хорошо и строители его работой довольны. А у нас один бульвар! При наших возможностях, при нашей технике пора бы уже перестать им гордиться.

— Правильно! — сказал кто-то в дальнем углу зала.

— Это же документ! — снова крикнул Крупенин.

Краснощекий Воротов громко захохотал:

— Заело Крупенина! А надо бы прислушаться! Верно ведь человек говорит.

— А у них в ЖКО одни только завтраки… — слышала Валя реплики с разных концов зала. — «Город-сад» — это все завтраки… А на самом деле негде воздухом подышать!

Валя теперь не смотрела больше ни на Бориса, ни на Воротова, ни на Крупенина, лицо ее горело, она испытывала чувство бойца, долгое время воевавшего один на один и вдруг получившего неожиданную и верную подмогу.

— Слушай, Крупенин! — крикнул Воротов. — У тебя же в отделе работник по озеленению имеется. Фамилии не помню, хорошенькая такая девушка, беленькая… Надо бы ее расшевелить.

Еще мгновение — и Валя бы встала, но Крупенин как будто уловил Валино движение и опередил ее.

— Была девушка, да вся вышла, — сказал он громко и зло, порылся в портфеле, вынул какую-то бумажку и щелкнул по ней пальцами. — Сбежала от нас девушка, теперь не остановишь!..

Валя шла быстро. Определенной цели у нее не было, хотелось лишь уйти как можно дальше. Ни о чем определенном она не думала и только ощущала внутри себя какую-то странную давящую пустоту. Иногда, как на экране, мелькало перед ней лицо Крупенина. Из всего того, что было на просмотре, сильнее всего она запомнила лицо Крупенина в тот момент, когда он вынул из портфеля ее заявление. Они сидели почти рядом, и Крупенин не мог не заметить, что Валя ушла. Кажется, он даже что-то сказал ей: «Желаю здравствовать!» или «Будьте здоровы», — он всегда подчеркивал, что не любит путать личные отношения с деловыми.

Валя быстро прошла несколько улиц, бульвар и вышла к обрыву. Здесь кончался город строителей, внизу была река, пристань, у причала стоял пароходик, полный людей. За рекой опускалось солнце, и все предметы выступали необыкновенно отчетливо, словно хотели в последний раз перед закатом напомнить о себе. Вправо, на перемычке, был виден каждый камень. Влево, на землечерпалке, обозначились влажные: железные звенья.

«Может быть, вернуться?» — думала Валя. «Привет! Привет!» — скажет Крупенин, увидев ее, но Валя ничего ему не ответит и попросит слова. Она скажет все о Крупенине, покажет его, каков он на самом деле. Она расскажет, как он отказывал ей в технике и в рабочих. И о «вагоне кислорода». Пусть все знают цену этому бумажному человеку. Крупенин будет ее перебивать, но она «на реплики не отвечает», и Крупенин все ниже и ниже опускает голову. Схватив бороду в кулак, тихо слушает ее Воротов, внимательно и печально смотрит Александр Емельянович Евгеньев. Борис поначалу недовольно морщится, но потом и он увлекается Валиным выступлением.

Но так ли? В самом ли деле опустит свою бритую голову товарищ Крупенин? Всего вернее, что он просто пожмет плечами и спросит: «А почему вы об этом в заявлении не написали? При чем тут муж?» А Воротов громко захохочет и крикнет: «Слушай, Крупенин, отпустил бы ты и меня к жене!» И всем станет весело, а Борис негромко скажет своим товарищам: «Кончилась война Белой и Алой розы, аминь!»

Пока Валя стояла на обрыве, солнце ушло за горизонт. Два облачка с разных концов подошли к этому месту и словно закрыли занавес. Все потемнело. Пароходик погудел и взял влево, чтобы попасть в канал, а Валя опустилась с обрыва и пошла вправо, к перемычке.

На другом берегу реки, который почему-то назывался Птичьим островом, тихо работали землеройные машины. Они стояли в самой глубине скошенного поля, и по жнивью равномерно, как маятники, бродили тени от стрел и ковшей. После шумного зала и громких споров тишина стройки была особенно приятна Вале. Она перешла каменную насыпь и пошла в глубь «острова». Совсем стемнело. На дальней машине зажгли фары, им ответили огни на других. Минута, другая, и все вспыхнуло. В тишине был слышен только негромкий голос диспетчера:

— Эша сорок. Эша сорок… Кудрявцев… Кудрявцев… Вас вызывает начальник участка!

Валя остановилась, вздохнула и села на большой холодный камень, обхватив руками колени.

Хорошо. Она уедет. Уедет, не сказав больше ни единого слова в свою защиту. Пройдет месяц, другой, может быть полгода. Будет уже зима. Ранним утром звонок. Она открывает дверь. Почтальон. Заказное письмо. Обратный адрес: «Поселок Гидростроя». Она расписывается в получении, вскрывает конверт. Всего несколько слов: «Вы были правы. Крупенин снят с работы. Он полностью признал свою вину перед вами». Тихое зимнее утро. За окном идет снег, и дворники мягко сгребают его в уютные сугробы…

А может быть, и этого не будет? Письмо придет от Лены Постниковой: «Дорогая Валя! У нас здесь все в порядке, только сынишка Евгеньева (ты его знаешь, он в старшей группе) заболел коклюшем, так что карантин. Приезжали артисты из театра имени А. С. Пушкина. Я чуть с ума не сошла от радости, когда увидела Борисова, Толубеева и Меркурьева…» За окном идет снег, в нетопленной передней холодно.

Валя поджала ноги, спасаясь от росы. Вдруг она услышала жужжание фонарика. Желтое пятнышко уткнулось в нее. Валя рукой защитилась от света и увидела смуглое лицо с большим родимым пятном на левой щеке. И в ту же минуту Валя вспомнила, где она видела этого человека: здесь, на Птичьем острове. Фамилия его Грачев, он работает механиком на участке. Они даже познакомились, и Валя рассказывала ему об озеленении будущей дамбы.

— Добрый вечер! — сказал Грачев, держа фонарик на весу и с удивлением разглядывая Валю.

— Добрый вечер! — поспешно ответила Валя. — Что, просмотр кончился? — спросила она с нарочитым равнодушием.

— Кончился. — Грачев опустил фонарик. Желтое пятнышко покорно легло у его ног. — А вы разве…

— Нет, я была, — сказала Валя громко и даже с некоторым вызовом, — и слышала, как Крупенин сказал, что я бежала со стройки… Что же он еще обо мне говорил?

— Да что ж тут еще говорить? Каждый человек ищет где ему лучше. Тем более причина уважительная — муж. Это каждый понимает. Вас проводить куда? — спросил Грачев. — Темно…

— Спасибо. Нет… Я сама… Мне недалеко…

— Так, так… Тогда до свидания — Грачев подхватил фонарик и зашагал в сторону машин. Валя сосредоточенно следила, как все слабее и слабее становился свет фонарика.

— Товарищ Грачев! — крикнула Валя. — Товарищ Грачев! — И словно боясь, что он может ее не услышать, побежала вслед за ним. Но Грачев сразу же повернул ей навстречу.

— Что случилось?..

— Я… Мне надо сказать вам… Я вам очень благодарна.

— Мне? — искренне удивился Грачев.

— Вы так хорошо, так верно сказали о Крупенине. Я не хочу, чтобы вы думали… Ну, словом, это неправда, что я там написала в заявлении. Это не из-за мужа. Это все из-за Крупенина. Я больше не могла с ним работать. Вы сами знаете, какой это человек… Черствый, бездушный, самовлюбленный… За что его только держат здесь?

— За что здесь Крупенина держат? — переспросил Валю Грачев. — Что вы, честное слово, такое говорите!

— Я проработала с ним несколько месяцев…

— Ну вот видите, несколько месяцев, — перебил ее Грачев. — А мы его, осенью три года будет, как знаем. Вместе сюда на ровное место пришли. Начальник строительства, главный инженер, энергетик Степан Степанович, нас, рабочих, человек двадцать… И Крупенин. Вот я его с какого времени знаю. Он там у нас и за начтранспорта был, и за снабженца… Вроде как в армии — помпохоз. Должность, знаете, незавидная.

— Я что-то не понимаю, вы же сами час назад говорили…

— Говорил и сейчас скажу. Да разве с ним можно иначе? Это, знаете, какой экземпляр? В огне не горит и в воде не тонет… Легко сказать: самовлюбленность. А кто баню выстроил? Крупенин. Кто воду в верхние этажи подал? Крупенин. А гостиница? А мебель чешская? Это, знаете, будешь здесь самовлюбленным. А мы его по этой, по его самовлюбленности да против шерстки… Взять хоть с этим озеленением…