— Живы? — спросил Абатуров.

— Телефониста убило, — отвечал тот же голос. — Прямое попадание снаряда, товарищ капитан. Что с Бухарцевым — неизвестно.

Шум в голове Абатурова усиливался. Но движение Бухарцева, когда тот ощупывал гранаты в карманах новеньких своих галифе, он помнил отчетливо.

Впервые Абатуров застонал.

— Плохо вам, товарищ капитан?

— Как же теперь без связи с людьми? — недоумевающе спросил Абатуров.

— Товарищ капитан! Это я, Чуважов, я цел, и рация цела…

Чуважов, рация, связь с людьми… Абатуров приподнялся, снова стукнулся о потолок и, не замечая боли, подполз к рации.

— Вызывайте Бояринова, — сказал он радисту.

— Раз, два, три, четыре, пять… Раз, два, три, четыре, пять… Я — «Лось», я — «Лось», я — «Лось»…

«Если у немцев не удастся эта атака, они двинут пехоту», — восстанавливал Абатуров свои мысли.

— Абатуров живой? — услышал он в эфире голос, лишенный интонации.

— Лейтенант Бояринов, — объяснил Чуважов.

— Пусть докладывает, пусть докладывает, — сказал Абатуров.

— Нами подбито семнадцать танков, — услышал Абатуров. — Немцы сейчас не наступают.

— После артподготовки всеми людьми, которые у тебя есть, пойдешь вперед и ударишь по пехоте! — приказал Абатуров. — Не зарывайся далеко. Ударишь, но не зарывайся!

— Старший лейтенант Бороздин вызывает, — сказал Чуважов.

— Прошу вашего разрешения… — начал голос Бороздина.

— Ничего не разрешаю, — сказал Абатуров. — Мне, товарищ старший лейтенант, отсюда виднее, — добавил он и засмеялся, поняв несоответствие того, что он сказал, с положением, в котором он находится.

В это время над рухнувшим блиндажом послышался шум, громкие возгласы, потом звякнули лопаты, врезаясь в мерзлую землю.

— Откапывают нас, — сказал разведчик, словно и здесь он первым должен был сообщать все, что происходит на войне.

Уже стали видны бойцы, откапывавшие их. Абатуров увидел чью-то голову, почти целиком замотанную бинтом.

— Товарищ капитан! — послышался знакомый голос.

Абатуров протянул руку, вылез и узнал своего ординарца.

В нескольких метрах от бывшего наблюдательного пункта тяжело осел немецкий танк. Синий, остро пахнущий бензином дым глубоко надвинутой шапкой прикрывал его.

— Он близко подошел и по блиндажу ударил, — рассказывал Бухарцев, с деланным равнодушием разглядывая свою работу. — Ну я, как увидел себя живым, дальше не пустил его.

По всей местности, сколько мог охватить глаз, горели немецкие танки. Вдалеке послышалось «ура». Немецкая пехота, потеряв свою бронированную почву, отходила на юг.

Абатуров пристально смотрел на орудийные дымки, там и здесь плотными тучками стоящие в воздухе, на деревья со срезанными верхушками, на изменившиеся холмы, казавшиеся теперь пепельно-серыми, словно принявшими цвет неба.

Он подошел к рации:

— Бороздина вызывайте!

— «Лось», «Лось», «Лось»… — начал Чуважов, искоса поглядывая на Абатурова и догадываясь, что сейчас он передаст решительные слова.

— Старший лейтенант Бороздин вас слушает, — сказал Чуважов.

— Передавайте, — сказал Абатуров радисту. — А ну, дай-ка я сам. — Он взял от Чуважова наушники, надел их и сказал в микрофон: — Начинайте штурм немецкого гарнизона в Грачах. Ясно меня слышите?

— Ясно слышу, — ответил счастливый голос Бороздина.

Абатуров приказал Бояринову повернуть роту и, встречая огнем бегущих из Грачей гитлеровцев, с юга ворваться в Грачи.

Абатуров шел в цепи. В этой же цепи шел Бухарцев, голова которого поверх повязки была замотана камуфляжной робой, и Чуважов с походной рацией на спине. Последняя радиограмма, которую передал Абатуров Лобовикову и Бороздину, расшифровывалась так: «Перехожу на новый КП: Грачи, дом отдыха».

Бойцы в цепи были утомлены, но, проверив в трудном бою правильность абатуровского плана, шли уверенно и охотно.

Время от времени командир роты передавал по цепи короткие команды, которые за грохотом артиллерии скорее угадывались, чем были слышны.

Абатуров видел лицо Бояринова, темное от грязи и казавшееся сейчас более взрослым, чем обычно. И это повзрослевшее лицо и простуженный голос делали Бояринова по-особенному близким. Он подумал, что чувство это было бы еще сильнее, если бы он — утром, в ответ на доверие Бояринова, рассказал, что означает для него взятие Грачей.

— Немцы!.. — сдавленным голосом крикнул кто-то из бойцов.

— Готовьсь! — пронеслось по цепи. Щелкнули затворы.

— Отставить команду!.. Не стрелять! — в ту же минуту крикнул Бояринов.

— Что там? — недовольно спросил Абатуров.

Бояринов растерянно подал ему бинокль.

Абатуров схватил бинокль. Прошла минута — он не отрывал бинокля от глаз. Он увидел женщин, женщин с поднятыми руками, медленно идущих впереди немцев.

— Рассыпьте цепь, — приказал наконец Абатуров, продолжая смотреть в бинокль и словно слившись с ним, — залечь… не стрелять… подпустить — и врукопашную… Исполняйте! — Он тут же лег и, не чувствуя холода, всем телом прижался к земле. Горькие струйки тающего снега забивались ему в рот и уши.

Он стал отсчитывать секунды. Он закрыл глаза, чтобы лучше представить себе то, что видел в бинокль.

Еще двадцать секунд, еще двадцать… Он почувствовал на своем лице катышки мерзлого снега. Идут прямо на нас. Еще двадцать секунд, еще десять… В бинокль он не мог разглядеть их лиц… Еще десять секунд, еще десять…

Надо командовать… Еще пять секунд… Кажется, он не знает такой команды… Пять секунд… Пять секунд…

— За мной! — сказал Абатуров и резко оторвался от земли.

Он так и не разглядел женских лиц, мелькнувших перед ним. Внезапно для самого себя он очутился среди немцев и пистолетом ударил одного из них. Каска слетела с головы гитлеровца. Абатуров выстрелил.

Казалось, не выстрели он — и люди забыли бы, что у них есть оружие. Весь день Абатуров руководил боем, в котором участвовала самая современная техника. Сейчас он дрался в бою, в котором оружием была человеческая сила. И только после того как с врагами было покончено, Абатуров взглянул на женщин.

Сначала он увидел одну, только одну, совсем седую, в рваном ватнике, с непокрытой головой. Без крика она рванулась к Абатурову и обняла его.

И вслед за ней и другие обступили Абатурова. Он знал, что не имеет права задерживаться здесь, что сейчас дорога каждая минута, но все стоял и вглядывался в их лица.

Наташи не было среди них, но она могла здесь быть, и на ее лице он увидел бы те же слезы физических и душевных мук, и в ее взгляде нашел бы то же выражение заново начинающейся жизни.

— Идемте, — сказала старуха в рваном ватнике, и Абатуров понял, что все его слова о том, что женщины истощены, что они не смогут дойти до Грачей, что там бой, — будут напрасны. Он приказал Бояринову построить бойцов. И пока они пробирались по лесу, женщины не отставали ни на шаг.

Был уже вечер. Густой багровый туман почти задевал верхушки деревьев. Когда вышли из леса, открылись Грачи — громадное пожарище, в которое проваливались совершенно черные дома.

Абатуров вбежал в горящий поселок и увидел гитлеровцев.

Кидая облитые смолой палки и перепрыгивая через эти факелы, они бежали к южной окраине села. Бойцы расстреливали их в упор.

Танки, с вечера прорвавшие мощные укрепления, медленно двигались по искалеченным улицам Грачей. Бойцы соскакивали с танков, врывались в дзоты, построенные на перекрестках, вытаскивали оттуда фашистов или забрасывали гранаты в амбразуры.

Еще рвались снаряды на улицах, а уже из укрытий выбегали люди и показывали бойцам вражеские убежища. Абатуров тщетно всматривался в их лица и прислушивался к незнакомым голосам, точно боясь, что он может не признать голоса жены.

Они приближались к площади, уже было видно белое здание бывшего дома отдыха и его пустые окна, в которых бился огонь. Старуха в рваном ватнике бежала теперь впереди Абатурова. Вдруг она остановилась возле небольшого, стоящего в глубине палисадника и еще не тронутого пожаром домика. Оттуда был слышен стук станкового пулемета.