Впервые Маркиз спал в одном помещении с хозяином. Это была совсем маленькая землянка, и Маркиз стеснялся: все-таки человек — это человек, а собака — это собака. Он лег в ногах у хозяина, но потом почувствовал, что ноги у хозяина ледяные. Конечно, в той нише было здорово прохладно. И Маркиз лег прямо на ноги хозяина и довольно быстро согрел их своим теплом.

На следующий день я вернулся в Ленинград. Немного поспал и пошел в редакцию.

— Тебя тут какой-то мальчик спрашивал…

— Мальчик?

— Да самый обыкновенный рыжик. Мы ему сказали, что у тебя вольное расписание…

Но я в тот день плохо воспринимал шутки. Димка? Неужели он?

Вечером мы увиделись. Он пришел в редакцию, мы нашли не очень шумную комнату, сели на старинный диванчик, доставшийся нам от какого-то ведомства, и я, чтобы хоть как-то потянуть время, стал расспрашивать, как случилось, что он не успел эвакуироваться. Ответы были заранее мне известны: было назначено такое-то число, один из дней последней декады августа, но пока пути из Ленинграда нет. Все было так, как я и ожидал. Обычная судьба и обычные дела, которыми занимались все ленинградские мальчишки: тушили зажигалки, помогали старикам спускаться в бомбоубежище. Я слушал его и все боялся, что он заговорит о Маркизе. И не знал, что мне на это отвечать. Неожиданно он сказал:

— А Маркиз теперь истребитель танков…

— Да, Дима. Но это отнюдь не означает… — Хуже нет говорить такие пустые слова.

— Что вы, я не к тому… Я понимаю. Я бы сам пошел в истребители.

— Справимся, Димка, — сказал я.

— Я тоже так думаю.

Мы еще немного посидели, потом он сказал:

— Я вас прошу, если что узнаете о Маркизе, скажите мне. Дайте честное слово.

Но я на Средней Рогатке больше не бывал и с Ключаревым встретился только в начале марта. За это время у меня, да, наверное, и не только у меня, выработалось правило расспрашивать о друзьях только в случае крайней необходимости. А бывало и так, что встретишься с человеком, а он не узнает тебя. Да и ты слишком долго ищешь знакомые черты.

Ключарев мало изменился за эти полгода. Он, конечно, ужасно похудел; высокий и грузный, он выглядел теперь хрупким, как подросток, и даже показался мне меньше ростом. Но это был все тот же Ключарев, такой же неутомимый, как и раньше.

Он сразу же сказал мне, что Олег Михайлов и Маркиз живы и в строю. Обоих немного поцарапало. Как раз дело было под Новый год, Олега в мякоть руки, а Маркиза осколок мины «приласкал» по передней лапе.

— А вообще, — сказал Ключарев, — что самое замечательное? Ни разу не пришлось прибегнуть к нашим истребителям танков. А это значит, что с конца сентября немецкие танки ни разу не подходили на столь близкое расстояние. Уже не могли подойти. К этому времени противотанковый заслон был достаточно мощным. Противотанковая артиллерия и противотанковые ружья заменили гранаты и бутылки с термитной смесью. — И он стал развивать свои новые планы: собак надо тренировать на розыск мин — это будут незаменимые помощники саперов.

После этого разговора я решил разыскать Димку. Хорошие вести — лучшие врачи. День был солнечный, мороз еще держался, но уже было легче дышать, чувствовалась весна. Я довольно быстро прошел ледяную пустыню по Садовой, но на проспекте Майорова стало тяжелее, уборка города еще не началась, и приходилось пробираться на уровне вторых этажей.

Дом, в котором жил Димка, был цел, только во дворе внутренний флигель медленно тлел, и, наверное, уже не первый день. Он был черный, как головешка, и совершенно пустой, все из него давно вывалилось.

От этого флигеля в уцелевшем доме было чадно и дымно, как на пожаре, но лестница была вполне крепкой, и я, немного отдыхая на площадках, поднялся на шестой этаж. Позвонил, постучал — безответно, вошел и сразу понял, что здесь никто не живет. Квартира была целой, и все вещи стояли на своих местах, только страшно закопченные. И холоднее здесь было, чем на улице, а в углах жил грибок. Я открыл шкаф. Все на месте. И платья, и Димкин выходной костюм…

Я постучался к соседям, потом стал спускаться с этажа на этаж, стучал, звонил — по-прежнему безответно, и наконец в самом низу увидел дощечку: «Управдом Шишкин».

— Управдом вчера умер, — сказала мне какая-то женщина, до самых глаз замотанная в закопченные тряпки.

— Может, кто из дворников остался?

— Нет, никого. Вам что нужно, скажите. Я управдомова жена. Вы кого ищете?

— В шестнадцатой квартире, — сказал я, — жил мальчик с мамой и бабушкой…

— Уваровы, что ли?

— Да, да, Уваровы.

— Если за вещами, забирайте, все цело.

— Нет, я не за вещами.

Она покачала головой:

— Еще в январе…

И хотя я в ту зиму потерял много близких людей, эта утрата была особенно трудной. И на душе было так пусто, как в Димкиной квартире: все вещи на своих местах, а хозяина уже нет.

И еще одно угнетало меня. Ведь буквально только что, после разговора с Ключаревым, я снова мечтал о своей повести. А Димы уже не было в живых. И мне казалось, что этим я как-то оскорбил его память. И каждый раз потом, когда я вспоминал свою неоконченную работу, передо мной вставала управдомова жена, до самых глаз закутанная в какие-то тряпки.

Прошло три года. Был июль сорок четвертого. Только что закончились бои на Карельском перешейке. Гвардейский корпус, к которому меня прикомандировали, был накануне отправки на другой фронт. Настроение хорошее, купались, загорали и, несмотря на строжайшие приказы, глушили толом рыбу в озере.

Однажды, возвращаясь домой, я заблудился в лесу и вдруг услышал резкий голос:

— Ваши документы!

Сначала я подумал, что кто-нибудь дурачится, но это был пограничный патруль, настоящий пограничный патруль, какого я уже не видел с довоенных времен, Оказывается, я нахожусь не на фронте, а в пограничном районе. Пока старший сержант проверял мои документы, я увидел другого пограничника с собакой.

— Маркиз!..

Все это было так невероятно, что если бы в эту минуту мне сказали, что я ошибся, я бы не стал спорить: мало ли на свете овчарок с черными пятнами на боках и клочком желтой шерсти на груди. Но это был Маркиз. Он, конечно, не узнал меня, только как-то весь подобрался, услышав свою кличку, и взглянул на проводника.

— Знакомы? — удивленно улыбаясь, спросил меня старший сержант.

Домой я не пошел, а отправился вместе с пограничниками на заставу, как уже именовали небольшой бревенчатый домик и при нем турник и кольца. Впрочем, вольеры для собак были уже срублены.

Маркиз расстался с Олегом Михайловым месяц назад. Они уже снова жили в Сосновке, и, как в старые добрые времена, хозяин приносил аппетитно пахнущий бачок, только теперь у хозяина приятно позвякивали на груди какие-то блестящие штучки. Иногда к вечеру приходил и сам Ключарев, хозяин приносил табуретку, Ключарев садился, устало вытирал пот большим клетчатым платком и спрашивал Маркиза:

— Ну, что будем делать дальше? Будем дальше лодырничать? А может быть, подарим тебя какому-нибудь ответработнику или заслуженной артистке?

— Что вы, товарищ полковник, — говорил хозяин. — Эта собака еще послужит!

Но все это — и разговоры о лодырничестве, и угрозы отдать артистке — было несерьезно. Маркиз это понимал и только делал вид, что обижен: отойдет в дальний угол, ляжет и начнет скулить.

В начале июля в Сосновку приехали какие-то незнакомые люди, одетые почти так же, как хозяин, и как Ключарев и как все, с кем Маркизу приходилось иметь дело за последнее время. Ключарев целый день ходил с ними и показывал собак. «Имеет два ранения, но работает отлично». «Не могу рекомендовать: эмфизема легких». Когда очередь дошла до Маркиза, тот так мрачно взглянул на гостей, что один из них расхохотался:

— Ну и зверь! Это ж гроза всех нарушителей! А способен он переквалифицироваться? Знаете, какая у нас служба на границе?

Граница… Слово показалось Маркизу знакомым, но теперь оно вызывало какие-то смутные воспоминания. Чем-то это слово пахло, каким-то дивным солнечным днем, каким-то по-особенному хрустящим снегом, каким-то мальчиком, который вдруг исчез, а Маркиз разыскивал его в безумной тревоге и страхе, что вдруг он не найдет след. «След, Маркиз, след!»