Только через месяц соседка переслала ему письмо Виктора, в котором тот довольно подробно рассказывал о мотогонках по вертикальной стене и о своем новом решении. Федор Федорович был потрясен, но с кем-нибудь посоветоваться боялся, так как считал, что сама ситуация подрывает его авторитет. Только в конце августа кончилась командировка Федора Федоровича, и он, прихватив к воскресенью еще два дня, выехал к Виктору.

Дома племянника не оказалось. Какая-то старуха на вопрос, где Виктор, ответила:

— В «бочке», где ж еще, ясное дело…

— В какой такой «бочке»?

— На базаре, где ж еще, какой непонятливый…

Федор Федорович побежал на базар. Жара стояла страшная. С Заволжья дул сухой обжигающий ветер. Федор Федорович шагал в своей черной тройке и сердился на дерзкую старуху: «То-то ты понятливая, сама, наверное, из цирка».

«Бочка» работала. У кассы стоял народ. Изнутри слышался шум мотора. Леший, изнемогая от жары, томился в своем вольере. Увидев медведя, Федор Федорович окончательно обозлился, растолкал людей и потребовал хозяина. Вышел Маньковский. Не здороваясь, Федор Федорович стал кричать, что Виктора обманули, «завели» и что этого он так не оставит.

— Товарищ, нельзя ли потише, здесь все люди советские, — сказал Маньковский.

— Не допущу! — крикнул Федор Федорович.

Маньковский пожал плечами:

— Постойте минуту. Виктор — попрошу на выход, здесь какой-то человек насчет вас скандалит.

— Дядюшка! — удивился Виктор. — Вот неожиданный сюрприз! Решили навестить?

— Как же это понять? — еще громче поднял голос Федор Федорович. — Я, можно сказать, по всему Дубянску повестки разослал: племянник приезжает. Какую хочешь работу получай, хочешь учиться — рекомендуем!..

— Они думают, что мы вас как «беби» спрятали, — улыбнулся Маньковский.

Это был верный удар. «Один — ноль в нашу пользу», — подумал Маньковский, взглянув на Виктора.

— Ну и что ж, — сказал Федор Федорович. — Парень молодой, неопытный, как воск, понимать надо…

«Два — ноль в нашу пользу, — мысленно комментировал Маньковский, — сам забивает в свои ворота».

— Граждане, — послышался голос Вали, усиленный микрофоном. — Сеанс начинается через две минуты. Просим подняться наверх.

— Зайдемте к нам, — предложил Виктор Федору Федоровичу.

— Это в балаган? Того мне только не хватает.

Виктор нахмурился:

— Почему вы так шумите, дядя?

Но Федор Федорович стоял на своем:

— Балаганщики, святая правда, балаганщики…

Весь день они провели вместе, и весь день Федор Федорович уговаривал Виктора «не портить себе жизнь». От обеда он отказался так, словно бы его в этом городе собирались отравить, и ел бутерброды, приготовленные чьей-то заботливой рукой и завернутые в пергамент.

Вечером Виктор предложил прогуляться по набережной. Отказ. Может, в кино сходим? Отказ. На пароходе? Отказ: гулянок и у нас сколько угодно.

Виктору было и жаль дядю, и досадно, что тот не хочет слушать никаких доводов.

— Вы что же, дядя, вообще спорт отрицаете? — спросил наконец Виктор.

— Как это так отрицаю? А кто тебе мотоцикл подарил? Да я сам каждое воскресенье Синявского слушаю… За «Спартак» болею. А тут разве спорт? Тьфу!..

— Опять вы ругаетесь!

— Спорт — значит стадион, — настаивал Федор Федорович, — а для мото должен трек быть.

— Вы даже не видели, как работает Николай Алексеевич, — сказал Виктор укоризненно.

— Работает? — загремел Федор Федорович. — Не признаю. Я жаловаться буду.

Виктор обиделся:

— Однако, дядя, я человек взрослый…

Наступило долгое, неприятное молчание.

— Да, плохо, плохо, — задумчиво сказал Федор Федорович. — Очень плохо. А ты подумал, что дело-то костоломное… а?

— Риск, — согласился Виктор. — Ну, а у вас, у монтажников… Сами говорили: одно неосторожное движение…

— Нашел с кем равнять!

Николай Алексеевич тяжело переживал дядин приезд.

— Куда они пошли? — с тревогой спрашивал он. — Почему вы меня не предупредили?

— Николай Алексеевич, дорогуша, ну что вы расстраиваетесь? — говорила Валя. — Ну родственник приехал, ну посидеть пошли, ну старик — может, он по сто грамм привык…

Весь день Николай Алексеевич был сам не свой. Маньковскому наконец стало его жаль.

— Я вам скажу по-дружески, хотите верьте, хотите нет: я очень уважаю Виктора, но если надо… я хочу сказать — можно найти еще желающих делать вертикальную стенку.

Он бы с удовольствием развил эту тему, но Николай Алексеевич махнул рукой:

— Нет, Маньковский, по второму заходу такие вещи не делаются.

Домой Николай Алексеевич пришел поздно ночью. Виктор уже спал. На столе лежал «Огонек» и записка:

Николай Алексеевич глубоко вздохнул, сел за стол, перечел записку и вдруг почувствовал ужасную усталость. «Прав Маньковский, не берегу себя», — подумал он, с нежностью глядя на небесное тело из семи букв.

Перед сном он оставил Виктору записку: «Не буди меня, устал, хочу отдохнуть. Ответ — планета. Просмотр — через две недели».

Сутки они отдыхали, потом начались «часы пик». В двух неделях было всего только четырнадцать дней.

А Федор Федорович сдержал слово и действительно нажаловался. Он не знал, куда писать по такому поводу, и написал в облоно. Оттуда приехала комиссия: пожилая дама, специалистка по обучению дошкольников немецкому языку, и какой-то бравый мужчина с кубанскими усами, оказавшийся заведующим методкабинетом. Узнав о том, что Виктор совершеннолетний, члены комиссии только плечами пожали и, посмотрев мотогонки по вертикальной стене, с достоинством удалились.

— Помилуйте, — говорил Маньковский. — Мы люди советские, не компрачикосы…

Просмотр нового номера, к которому все так тщательно готовились, продолжался всего семь минут. Из управления приехали два представителя — старый и молодой, похожие друг на друга, как отец и сын. Этого сходства они достигли благодаря совершенно одинаковому выражению на лицах: «Все знаем, все видели, ничем не удивите». Гонки двух мотоциклов по вертикальной стене они смотрели с таким видом, словно им показывали игру в серсо.

После просмотра оба долго молчали, потом младший спросил:

— Вы здесь кипяченую воду пьете или сырую?

Николай Алексеевич смутился: вода в бачке была тепловатая, невкусная.

— Воду надо пить сырую, — сказал старший, — она полезнее.

С полчаса они оживленно говорили на бактериологические темы, потом разговор перешел на темы транспорта: как добираться домой — сушей, водой или воздухом. Решили, что удобнее всего пароходом. И кормят там прилично. Маньковский засуетился, подал им плащи с погончиками типа «Монтгомери у Тобрука».

— Позвольте, товарищи, а как же все-таки наш просмотр… я что-то не понимаю, — сказал Николай Алексеевич.

Оба разом недоумевающе взглянули на гонщика, потом друг на друга.

— Оформим, оформим, — сказал старый.

— Оформим, — подтвердил молодой.

— Но ваше мнение и все прочее?

— Так что ж, по-моему, чистенько, — сказал молодой.

— Чистенько, чистенько, — подтвердил старый.

Николай Алексеевич проводил их на пароход. Он успел шепнуть Маньковскому, что надо будет собраться вечером на поплавке, часиков в десять.

— Вы, Валя, Виктор и Люба, и пригласите, пожалуйста, Казанцева-Волжского, хорошо бы вместе с той актрисой, Лидией Павловной.

Унылые лица обоих Монтгомери так и не смогли испортить его настроения. Все-таки наступил желанный финиш. Конечно, было бы лучше, если бы эти двое поздравили бы его и Виктора и что-нибудь бы сказали, ну, что-нибудь о работе с молодыми кадрами или что от номера «дух захватывает»…

До самой реки они оживленно обсуждали меню обеда и только с палубы помахали Николаю Алексеевичу.