На Международный проспект они въехали, когда уже было совсем темно. И только успели въехать, как услышали сильный орудийный залп и вслед за ним, где-то вдалеке, у самой Невы, увидели небо в разлете множества многоцветных огней.

Новый залп и новые огни, раздвинувшие небо. Новиков сильно постучал в кабину. Машина остановилась.

— Что это? Салют?

— Салют в Ленинграде, как в Москве?

— В честь победы?

На Международном проспекте было пустынно. Видимо, люди ушли к Неве, туда, где гремел салют, и только у ворот стояли дежурные групп самозащиты. Они отвечали Новикову и его спутникам:

— Да, салют.

— Да, был приказ Военного совета фронта.

— Да, в честь победы.

И, кажется, впервые жалели о том, что не могут уйти со своих постов.

— Давай не задерживай, давай третью скорость, давай скорей к Неве! — яростным начальственным тоном крикнул Новиков.

Машина помчалась. Но когда они уже были на проспекте Майорова, залпы прекратились.

— Опоздали, дурында, — раздраженно сказал боец водителю и стал ему доказывать, что могли бы они и не опоздать, если бы…

Новиков уже не слышал их. Он бежал к своему дому. У ворот стояли люди и не сводили глаз с неба, словно желая продлить удивительную возможность безбоязненно смотреть на мир.

В толпе Новиков увидел Валерию Павловну, вернее, не увидел, а угадал ее спину, плечи. Николай подумал, что своим появлением может испугать мать. Он сказал так тихо, как только сумел:

— Мама…

Валерия Павловна быстро обернулась. Они обнялись, и Николаю показалось, что мать, словно еще не доверяя встрече, прислушивается к биению его сердца. Не отрываясь от сына, Валерия Павловна сказала:

— Ольга родила. Сына…

И, с трудом оторвав свое лицо от груди. Николая, взглянула ему в глаза.

— Ларин убит, — сказал Николай.

Всю ночь они не ложились. Света не зажигали, как будто боясь, что свет может нарушить их тайную беседу. Прожектор, верный своей девятисотдневной судьбе, медленно вглядывался в небо и, убедившись в его безопасности, исчезал, чтобы вновь появиться.

Пожалуй, впервые Валерия Павловна разговаривала с сыном, как с человеком совершенно взрослым. И не только потому, что он в полной мере стал военным человеком и испытал бой, но и потому, что это испытание сделало его человеком, способным вместе с нею решать трудные вопросы их семьи.

Валерия Павловна запретила сыну навестить Ольгу.

— Она еще слишком слаба… Да тебя и не пустят к ней. Я скажу ей сама… потом.

Николай, слушая мать, понимал, что она, быть может, тоже впервые думает не только о нем. Ольга, ставшая матерью, в душе Валерии Павловны теперь равноправна с Николаем. Ларинский сын займет в ней особое место.

— Скажи командиру полка, что я обо всем напишу ему, — сказала Валерия Павловна твердо.

И снова они думали об Ольге, о ее будущей жизни, в которую заглянуть невозможно, но в которую можно и нужно верить.

Рано утром Николай сказал:

— Пора, мама…

Валерия Павловна взглянула на него и вдруг с необыкновенной остротой поняла, что сын уходит, надолго уйдет. Старая боль, такая же, как в июне сорок первого, когда началась война, та же боль — страх за сына — снова охватила ее.

Но сейчас ей, старой женщине, было стыдно перед сыном. Гибель Ларина заставляла Валерию Павловну стыдиться своего страха. Она сдерживала себя, и от этого усилия она настолько ослабла, что едва держалась на ногах.

Все той же военной дорогой Новиков возвращался в полк. В мутном рассвете мелькали огоньки в блиндажах и палатках строительных и дорожных батальонов.

Новые звуки рождались на дороге. Работали сварочные аппараты, и в их синем пламени лица бойцов казались по-особенному напряженными. Молоты, не сбиваясь в ритме, повторяли свои законные полукруги, в мягкий визг электропил врывался настойчивый шум землечерпалок. На многих развилках дороги надписи «Объезд» были уже сорваны.

Казалось, что нет конца этой ленинградской дороге и что до самого фронта будут мелькать огни в палатках строителей, и виться синие струи сварочного огня, и звучать и звенеть пилы и молоты, и что далеко-далеко на запад пройдет эта рабочая страда, вызванная к жизни победой.

У разных людей разные чувства вызывает дорога. Трус боится ее. Увидев живую ленту, уходящую вдаль, он садится на придорожный камень и закрывает лицо руками. Он не верит, что можно одолеть путь, и поэтому шепчет в смущении: «Нет конца у этой дороги» — страх натрудить себе ноги в пути сковывает его.

Смелому человеку приятна дорога. Дух захватывает от желания осилить ее. Он идет вперед и знает, что только в движении он достигнет исполнения желаний. И пока трус сидит на камне и дорожная пыль оседает на нем, сильный идет вперед, и все ему хорошо. Дорога идет через мачтовый лес, через заливные луга, через буйную реку, через веселый город — и везде узнают смелого человека, и всюду он слышит слово привета.

Дорога, которая предстояла Новикову, шла через порубленные леса и истерзанные поля, через мутные воды рек, через сожженные врагом города. Но, глядя на боевую, хорошо послужившую Ленинграду дорогу, Новиков был уверен, что пройдет ее до конца.

Он догнал полк в маленькой деревушке южнее Гатчины. Прибыло пополнение. Бойцов распределяли по дивизионам и батареям. Новиков нашел избу, в которой остановился командир полка. Адъютант Макеева попросил его обождать — подполковник занят.

В узких сенях Новиков присел на колченогую табуретку. В соседней комнате негромко разговаривали:

— Капитан Измайлов Илларион Николаевич?

— Так точно.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот девятнадцатый.

— Образование?

— Ленинградское артиллерийское училище.

— Партийность?

— Член партии с сентября сорок первого года.

— На какую должность прибыли?

— На должность командира первого дивизиона.

Минутное молчание. Затем Макеев спросил:

— Вам известно, кто командовал первым дивизионом?

— Никак нет.

— Дивизионом командовал капитан Ларин. Я хочу вам о нем рассказать.

Днем Кудрявцева вызвал заведующий экскурсионным бюро:

— Вот что, Коля: в Сталинград приехал замечательный человек. Вы, наверное, о нем слыхали — Герой Советского Союза Нерчин.

— Слыхал, конечно… Где он остановился?

— Не знаю. Он был у нас и записался на экскурсию. Тема ваша: исторические места боев. Поедете, как всегда, с нашим катером по Волге, от местной пристани до гидростроевского поселка. Хорошенько подготовьтесь, и в добрый час!

Кудрявцев был озабочен. Дома он заперся у себя в комнате, сел за стол, вынул из ящика чистый лист бумаги и четким почерком написал: «План проведения экскурсии».

Прошло два часа. Пепельница завалена окурками, на столе, на подоконнике, на кровати разбросаны книги, рукописи, вырезки из журналов и газет, но на листе, озаглавленном «План проведения экскурсии», не прибавилось ни строчки.

И в сотый раз за сегодняшний вечер Кудрявцев спрашивал себя: как рассказать о Сталинградской битве ее герою?

В Сталинград Кудрявцев приехал три месяца тому назад из Москвы, где учился на историческом факультете. Здесь он должен был закончить свою дипломную работу, посвященную Сталинградской битве.

Он тщательно изучал материалы в Музее обороны, познакомился со многими участниками боев, кропотливо восстанавливал эпизоды прошлого, связывая их в одну неразрывную цепочку.

Вскоре после приезда Кудрявцева пригласили работать в городское экскурсионное бюро.

— Дело у нас живое, да и материально вам будет легче… — говорил заведующий, бывший танкист.

Кудрявцев решил: «Попробую», — потом втянулся и полюбил новое для него дело.