— Да, здоров. Как говорится, тьфу, тьфу, совершенно здоров. Пожалуйста, не думайте, что я оправдываю Игоря, но я хочу вам сказать о том понедельнике, когда они встретились… Знаете, я рада, что они поговорили…

— Все-таки как-то странно это… — сказал Бородин. — «Встретились, поговорили». Ничто не мешало им поговорить раньше, и месяц, и два месяца тому назад.

— Вероятно, все-таки что-то мешало…

Бородин снова прошелся по комнате, остановился возле старой фотографии Федора Васильевича, покачал головой:

— Я полагал, что вы всегда во главу угла ставили здоровье Федора.

— Вы теперь думаете, что это не так?

— А если так, то надо что-то предпринимать. Мы с вами вертимся вокруг прошлого понедельника. А история имеет продолжение. С тех пор Игорь уже дважды был у отца. И каждый раз Федор встает, облачается в свой турецкий халат и айда в гостиную решать задачки, в которых сам черт ногу сломит. Разве для этого разрешил ему врач вставать с постели? Эту трепку нервов и сердца надо немедленно прекратить…

— Но это просто невозможно! — вырвалось у Елены Владимировны. — Извините, я вас перебила…

— Да нет, отчего же… Я все высказал… И потом: если вы считаете, что это «просто невозможно»…

— Я, наверное, неправильно выразилась. Возможно, но не надо этого делать. Вы не сердитесь на меня, Яков Матвеевич, милый, дорогой, добрый, не сердитесь.

Бородин развел руками:

— Вы по-прежнему влюблены в своего Игоря! При таком положении, конечно, трудно здраво взглянуть на то, что сейчас происходит там, в палате для сердечнобольных.

— Что там сейчас происходит? — Елена Владимировна улыбнулась. — О, там многое что происходит. Там, например, происходит чудо. Да, да, настоящее чудо! Я ничего не понимаю в их задачах, может, действительно, сам черт в них не разберется, но знаете что: пусть они их там вместе решают, пусть они делают и пусть они сделают чудо!

Несколько минут оба молчали.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Бородин.

— Что вы? — встрепенулась Елена Владимировна. — Я сейчас поставлю чай, есть земляничное варенье… Яков Матвеевич! — Она чувствовала себя виноватой: все-таки человек пришел с добрыми намерениями и зря потерял вечер. — Яков Матвеевич, ну еще полчасика.

В передней Елена Владимировна терпеливо ждала, пока он влезал в свою шубу и застегивал боты:

— Передайте всем вашим приветы. Да, с наступающим! Ведь скоро Новый год!..

После ухода Якова Матвеевича она бесцельно побродила по квартире. Время было еще не позднее, и можно было что-то поделать или почитать, но она чувствовала себя усталой. Ужасно хотелось спать. Она оставила ужин Игорю и записку, где что лежит, и стала укладываться.

Лежа в постели, Елена Владимировна снова подумала о Бородине: не слишком ли резко она с ним разговаривала? Надо повидаться, но это уже после Нового года. Когда же это будет? Сколько дней осталось старого года?

Она так и не смогла заснуть. Пришел Игорь. «Сейчас он зажжет настольную лампу, потом поставит чай, захрустит батоном, и я засну». Но почему-то было совсем темно и тихо. «Наверное, где-нибудь ужинал», — подумала Елена Владимировна. И в это время Игорь шепотом спросил:

— Ты спишь?

«Отвечать или нет?» — подумала Елена Владимировна и тоже шепотом ответила:

— Еще нет.

— Мама, мне давно хотелось с тобой поговорить. Понимаешь, это очень серьезно. Я и Любочка… Мы любим друг друга.

— Я догадывалась. Но поговорим об этом завтра… Я очень устала.

Сон медленно подхватывал ее: подхватит, отпустит, снова подхватит. Она слышала, как Игорь сел за стол, но сразу же встал и в темноте подошел к окну:

— Мама, ты знаешь… так случилось… У нас будет ребенок.

Сон мгновенно отпустил ее. Елена Владимировна открыла глаза, но было совсем темно и тихо.

— Игорь!

— Да, мама.

— Отцу ни слова. Я сама. Слышишь?

— Мама!

— Зажги свет, сынок, — сказала Елена Владимировна. — Я сейчас встану.

В детстве я увлекался географией. Я полюбил ее еще до того, как начал читать. В простенке между окнами, над отцовским столом, висела карта, исколотая разноцветными флажками. Вместе с мамой я следил за движением флажков и повторял загадочные названия: Ломжа, Сувалки, Варшава, Салоники, Белград…

Очень скоро я научился находить все эти города на карте. И не только города, но и Дунай, и Днестр, и Вислу. И читать я научился по географической карте.

Мы покупали карты на Каменноостровском проспекте недалеко от Карповки, где теперь станция метро «Петроградская». В первые годы революции — и в самый голод, и в первое наступление Юденича, и во второе наступление Юденича, и в дни Кронштадта — здесь была книжная лавка, в которой можно было купить карты на твердой дореволюционной бумаге. Их надо было осторожно сворачивать в широкую трубку и, боже упаси, не сгибать, иначе бумага махрилась, из нее сыпалась какая-то труха, а порт Аден, находящийся на сгибе, исчезал, словно его и вовсе не было. Кроме карт я владел атласом мира, купленным по случаю ко дню моего рождения.

И книги я любил такие, в которых много горных хребтов, покрытых вечными льдами, и больших рек с многочисленными притоками, и морей, и заливов, и архипелагов с дивными названиями островов — Антильские, Багамские, Большие и Малые Зондские. Все путешествия Стенли, Ливингстона, капитана Кука и Миклухо-Маклая я обозначал на карте. За этими подлинными маршрутами я красной тушью прокладывал свои выдуманные путешествия. Помню, что за баночку красной туши я отдал будильник — вещь, имевшую продуктовый эквивалент в деревне Аракчеевке.

Каждое лето я рассчитывал на какие-то перемены, на что-то новое и неизвестное, но все кончалось унылой Аракчеевкой, кислородом пополам с нафталином, голодным лязганьем бидонов и заговорщицким шепотом: «Молоко неснятое, цельное, парное…»

Но летом 1921 года судьба мне улыбнулась: Аракчеевка отпала. То ли уже не оставалось обменного фонда, то ли выдохлась вконец сама Аракчеевка, но факт тот, что «кислородный вопрос» был решен иначе. Меня согласилась взять на лето профессорская вдова Мария Николаевна, одно время вместе с мамой преподававшая в Первой музыкальной школе для детей рабочих и крестьян.

Все это было мне совершенно безразлично. Главное было в том, что с Аракчеевкой покончено и что у Марии Николаевны есть свой домик на берегу залива.

Собственный домик на берегу залива! В моем воображении уже был построен целый замок с причудливыми башенками, арками и переходами, узорчатой решеткой и густым садом, в глубине которого таинственная пещера.

На деле приморский замок оказался старой деревянной дачкой, крайне запущенной, с ржавыми переплетами окон, колченогой мебелью и давно не мытым полом. Внизу в двух комнатах жила Мария Николаевна, наверху была моя обитель, половину которой занимал умывальник, до такой степени дырявый, словно он долгое время служил мишенью для стрельбы.

Под стать всему этому была вдова профессора — маленькая высохшая старушка в желтых пятнах и с усиками, очень похожая на Плюшкина, каким он был изображен в вольфовском издании.

Я вежливо поздоровался, но профессорша даже не взглянула на меня и оживилась, лишь когда мама сварила нам немного картошки.

Ни до, ни после я так не голодал, как в гостях у Марии Николаевны. За два дня мы без труда съели весь запас продовольствия, который полагался мне на неделю. Личный вклад Марии Николаевны в наш ежедневный рацион был очень небольшим. Затем… ну затем на тощеньком огороде была снята редиска, а затем… К концу недели на дачу приехал Жорж, двоюродный племянник Марии Николаевны или что-то в этом роде, и привез нам десяток яиц и немного хлеба. После яичницы меня быстро потянуло ко сну, я ушел к себе наверх и сквозь сон слышал, как Мария Николаевна противным, ноющим голосом выканючивала у Жоржа еду.