А если бы рожать самой Венере,

 Она б не знала боли никакой! —

 Отнёсся философски и к вопросу:

 — По мрамору узнали?

 — Нет-с, по торсу!

 Дивясь Наташе,

 Не считали дивным,

 Что новорожденный был сам активным,

 А между тем мальчишка был смышлён,

 Мамаши помня план, имел свой опыт.

 Должно, боясь, что передумать могут,

 Явиться в Жизнь поторопился он,

 Родившись, не расплакался впустую,

 А закричал,

 Победу торжествуя!

 То знак был,

 Возглашённый не для стен:

 “Вот я родился, ждите перемен!”

 Да, если новой жизни единица

 Приходит в мир, переборая тьму,

 То в мире, в людях, вопреки всему,

 Хоть что-то, но должно перемениться,

 Иначе бы при постоянстве зла

 Бессмысленной

 Любая жизнь была.

 Он в чём-то

 Мать успел переменить.

 Когда буяна принесли кормить,

 Наташа как-то даже растерялась,

 С опаскою взглянула на него

 И, к счастью, не увидела того,

 Чего ещё недавно так боялась.

 Теперь ему, кричавшему бунтарно,

 Была уже за это благодарна.

 Она ему,

 Как делали кругом,

 Грудным смочила губы молоком,

 И он притихнул с первой теплой каплей,

 Дорвался до груди и засопел,

 Как будто этим выразить хотел:

 Что мне до ваших

 До семейных распрей!

 Сознанье обретённого единства

 В ней пробудило

 Чувство материнства.

 Родив, она постигла наконец,

 Что значит муж ей, а ему — отец,

 Представший в этот миг

 Виденьем грозным...

 У всех цветы, а им в седой рассвет

 Достался лишь таинственный букет,

 Меж рамой нарисованный морозом.

 Как стыдно в унизительной уловке

 Всем говорить,

 Что муж в командировке.

 А Тимофевне,

 Жившей в прежнем стиле,

 И мысли в голову не приходили

 Здоровье дочки поправлять цветком.

 Поскольку на пайке теперь их двое,

 Носила не цветы, а едовое,

 Чтоб дочь не оскудела молоком.

 Но все калории приносов этих

 Та отдала бы

 За живой букетик.

 Ей вспомнилось

 Жуана благородство

 Ещё в поре их первого знакомства.

 Была зима, такой же был мороз,

 Летел колючий снег, гонимый ветром,

 Когда Жуан за много километров

 Ей розу настоящую принёс.

 Сберег её, за пазухою грея,

 От самой городской оранжереи.

 Ей вспомнилось...

 А что же делать кроме

 Здоровой женщине в родильном доме?

 Лишь вспоминать!

 Читатель мой, прости,

 Воспоминанья — памяти разминка.

 Воспоминанья — долгая пластинка,

 Лишь стоит ту пластинку завести.

 Однако не было серьезней повода

 Для них, чем в день

 Её больничных проводов.

 В заказанном такси

 Погожим днём

 Они домой поехали втроём,

 Как и позднее будет неизменно:

 Наташа, сын, не ведавший всего,

 И золотая бабушка его,

 Спасительница Марфа Тимофевна.

 В новейшей роли

 С нежностью в глазах

 Она держала внука на руках.

 У центра где-то,

 Развернувшись хлёстко,

 Шофёр застопорил на перекрёстке.

 Дорогу преградил солдатский строй

 С каким-то новым, весело взлетавшим,

 Не пехотинским, а небесным маршем,

 Рождённым под счастливою звездой.

 Солдаты пели без трубы и альта,

 Подогреваясь музыкой асфальта.

 “Мы, как лётчики, как лётчики, крылаты,

 Только не летаем в небесах,

 Мы ракетчики, ракетчики-солдаты,

 Мы стоим при небе на часах.

 Твёрже шаг!

 Где там враг?

 Страшись ответа грозного!

 Нам по велению страны

 Ключи от неба вручены,

 Ключи от неба звёздного.

 Кружит, кружит наша милая планета

 В голубом и розовом цвету.

 Наши умные и меткие ракеты

 Берегут земную красоту.

 Твёрже шаг!

 Где там враг?

 Страшись ответа грозного!

 Нам по велению страны

 Ключи от неба вручены,

 Ключи от неба звёздного!..”

 Наташе после марша батальона

 Представилась нестройная колонна,

 Бредущая таёжною грядой,

 А в ней Жуан, исхлёстанный ветвями,

 С широкими и белыми бровями

 И белою от снега бородой.

 Хоть это даже романтично было,

 Но всё же у неё

 Слезу прошибло.

 Рождение ребёнка —

 Важный фактор,

 Меняющий у женщины характер.

 Заслышав голос своего птенца,

 Мать вздрогнула, в лице переменилась,

 Невнятный писк при этом умудрилась

 Сравнить с напевным голосом отца,

 Тем более в машине шум дорожный

 Всем звукам создал

 Как бы фон таёжный.

 Ах, дети, дети,

 Где ваш глаз и слух,

 Пока не клюнет жареный петух?

 Наташе прежде было не до строя

 Ни до солдатского, ни до иных...

 При случае потом сравню я их,

 Когда вернусь описывать героя,

 Потом я разделю границей чёткой

 Чекан солдатский

 С горестной походкой.

 Насчёт тайги,

 Насчёт пурги простудной

 Наташе ошибиться было трудно,

 Хотя фуфайка, тёплые носки

 Под сапоги, что Кузьмины прислали,

 Жуана от простуд оберегали,

 Но не от частых приступов тоски.

 Ещё ошибка: здесь не знали моды,

 Все, как и в тюрьмах,

 Были безбороды.

 Любой отсидчик

 Рвётся из тюрьмы,

 Уйти, как говорят, из-под “чалмы”,

 В колонию, к природе, где в затишке

 Свободнее житейский антураж.

 Природа всё смягчает, а пейзаж

 Способен скрыть сторожевые вышки.

 А кто того не видел и не нюхал,

 Готов держаться

 За тюремный угол.

 В тюрьме после суда

 С душой в кручине

 Жуана оставляли даже в чине,

 Ну, в роли вроде бы наставника,

 Достойно наводящего порядки,

 А если попросту, то в роли дядьки

 В особой камере молодняка.

 Однако, не имея в том сноровки,

 Он к собственной

 Стремился перековке.

 Решая так,

 Мой грешный друг мечтал

 Попасть на новый “Беломорканал”

 С такою же великою отдачей,

 С таким же осветительным огнём,

 С такой же вековой нуждою в нём,

 С такой же давне-дальнею задачей,

 Когда в труде

 Под взглядом всей страны

 Добрели её падшие сыны.

 Нам и сегодня говорит немало

 Моральный опыт “Беломорканала”.

 Преступники, не чуждые стыду,

 С умом и сердцем,

 Если глубже вникнем,

 Тем взглядом освещённые великим,

 Меняются у мира на виду.

 А мы уже и позабыли вроде,

 Что нужен им

 И Николай Погодин.

 Ко времени тому

 В Жуана влез

 К вопросам социальный интерес,

 К законам жизни и началам истин.

 Что, как да почему?

 Он стал раним,

 Он мучился, что отбывали с ним

 Не слуги страсти, а рабы корысти.

 Их было большинство, позорно павших,

 Совсем по-разному,

 Но что-то кравших.

 Ах, деньги, деньги!

 У коварных денег,

 Как ни крути,

 Почти что каждый пленник.