+Не уступать! прокричал ты. Это граничило с великим девизом нашего генетического отца! Не уступать.+

+И твои братья погибли сотнями от твоей предательской руки.+

Падший Ангел закричал.

Боль была всепоглощающей. Он был охвачен ею. Больше он не мог это терпеть, и понял, что скрежет раскалывающегося корабля был криком, вырывавшимся из его уст.

Закутанная в мантию фигура наблюдала за ним, один из её глаз сверкал золотом, другой — биомеханической заменой. Это было последнее, что он увидел перед тем, как здравомыслие покинуло его и вошли череполикие бронированные гиганты, чтобы унести его стонущее тело.

Они хорошо скрывали свои страхи. Они были космодесантниками, обученными и генетически спроектированными ничего не бояться, однако Харахил чувствовал беспокойство своих товарищей. Психические силы, сущности варпа — от астропатов и навигаторов до Имперского Таро — были для них силами, находящимися за пределами понимания, и никакая ортодоксальность Ордена или ментальная обработка не могли полностью искоренить этот ужас перед неизвестным и неестественным.

Их страхи были как на ладони благодаря его сверхчувству, столь же очевидные для библиария Темных Ангелов, как и их физические особенности. Для его психического осознания все было видимым, наполненным нематериальной энергией варпа. В древности некоторые ученые верили, что варп был особым царством, существующим бок о бок с материальной вселенной, но отделеным от неё. Они не были псайкерами. Они не видели силы варпа — эмпиреев грёз и эмоций — просачивающейся обратно в реальность даже через самый недалекий разум. Она была немногим больше, чем дымка энергии, но её присутствия было достаточно, чтобы Харахил заглянул в души других собравшихся в ярко освещенном помещении.

Даже сейчас, когда отблески свечей ярко освещали лица собравшихся офицеров Темных Ангелов, этот столь незначительный ручеек духовной энергии искривлялся и преломлялся в такт их мыслям. Структура его постоянно менялась по мере того, как изменялись настроения и повышался-понижался интерес, но Харахил мог увидеть образы внутри неё, и, что самое главное, распознать их значение.

Саммаил, великий магистр Крыла Ворона, был наиболее спокойным из них. Хотя, возможно, спокойный — не то слово. Он был наиболее подготовленным, потому что до этого он по меньшей мере десяток раз видел, как Харахил выполняет эти гадания. Волнение граничило с неподдельной нервозностью; они были близки к поимке одного из Падших, и как Магистр Охоты, Саммаил чуял успех где-то на границе поля зрения. Его мысли были самыми яркими, сверкающими и золотыми. Возможно, даже слишком сияющими оптимизмом для того, кто прожил в своей нынешней роли гораздо дольше прочих, но безрассудство зачастую преследовало магистров Второй роты до самой смерти.

Харахил аккуратно подошел к центру комнаты, стараясь не потревожить гексаграммы-обереги, нарисованные им на опалубке. Ключевые пересечения были отмечены свечами в точках двенадцатиконечной звезды, заключенной в круг, который, в свою очередь, охватывала гексагональная эмблема с рунами, сделанными им в расплавленном свинце. Он сел на большой невзрачный стул, стоящий прямо под канделябром, сделанным из метеоритного железа, добытого из остатков разрушенного Калибана.

Опустившись на него, он обратил внимание на великого магистра Велиала, командира Первой роты и лидера Крыла Смерти. Его мысли были резкими и четкими, до одержимости регулируемыми, тщательно обтесанными и сглаженными жизненным опытом подобно каменной кладке, а не органичными и ветвящимися, как у других. Мысли командира Крыла Смерти практически не менялись, пока он стоял, скрестив руки и с опаской поглядывая на остальных в этой комнате.

Харахил не удивился тому, что наиболее скрытные мысли принадлежали Асмодею, магистру покаяния. Его сознание было стальным панцирем абсолютной убежденности. Единственный крошечный проблеск его души светил сквозь эту преграду, жестоко и эффективно подавляемый веками практики и скрытным по своей природе мышлением, эту черту Харахил считал выдающейся. Если бы Император столкнулся с Асмодеем десять тысяч лет назад, когда совершенствовал геносемя Темных Ангелов, вполне возможно, что в конечном итоге все космические десантники обладали бы таким же целеустремленным фанатизмом.

То, что свобода мысли еще была возможна для Адептус Астартес, было видно из мутного отображения эмоций Шафана. Они почти беспорядочно пульсировали зеленым, синим и красным, что говорило о работе активного, творческого ума. Душа Шафана была хорошо защищена, как и у других, но его мысли были вполне читаемыми. В настоящее время магистр святости думал о том, как странна необходимость проводить такой обряд при свете, когда столько внутренних тайн Темных Ангелов состоялись в затемненных камерах.

В то время как мысленный взор Харахила оценивал его товарищей, его обычные чувства отмечали прочие особенности комнаты: запах свечей, смешанный с оттенком нефти и примесью ржавчины; тепло, исходящее от других космических десантников и мерцающих огней, освещавших их; скрип и шум переборок и палуб звездолета; минимальный ток плазменных двигателей, пульсирующий через все судно от кормы до носа.

Он позволил всему этому стать единым, физическое и психическое объединились, стоило ему только закрыть глаза. Едва веки опустились, два мира — реальная вселенная и варп-отголоски — стали единым целым в его мыслях, и хотя он больше не смотрел на комнату своим физическим зрением, он был хорошо осведомлен о том, что происходило вокруг него.

Харахил положил руки на колени и позволил психической силе течь. Он чувствовал, как усилились опасения остальных, когда они заметили мерцающий свет, вырывающийся из-под его век. Библиарий откинул голову на спинку стула и сделал плавный выдох, избавляясь от остатков беспокойства, что он испытывал, когда предложил провести обряд. Любое погружение в варп было рискованным, а в этом месте, столь близком к Оку Ужаса — больше, чем обычно. Но Харахил был сильным и обучался в течение трех сотен лет. Он был готов.

Библиарий собирался выпустить свое сознание в варп, но беспокойства, мешавшиеся у него под рукой, сдерживали его. Мысли остальных — такие несопоставимые, такие разрозненные — делали эту исходную навигацию сложнее. Харахилу было необходимо сгладить их беспокойные эмоции, прежде чем он смог бы выполнить переход.

Шафан обдумывал природу псайкеров и демонов, интересуясь, потому ли они внушали такой ужас, что взаимодействовали непосредственно с подсознательными чувствами души. Насколько мог судить Харахил, тот был не далек от истины, но сейчас было не время для подобных раздумий. Размышления о варпе и его обитателях перемешивают материю эмпиреев в циклическом эффекте так, что она получает силу даже от безосновательных домыслов.

— Не бойся за мою душу, брат Шафан, — тихо сказал Харахил. — Каждый час, что ты проводишь в чтении псалтырей и катехизисов ордена, я провожу закалку моего духа от искушения и одержимости.

При упоминании о таких вещах Асмодей, стоящий справа от Шафана, возмущенно переступил с ноги на ногу. Сталь его сознания стала кинжалом, направленным на библиария, огонь праведности ярко запылал по всей его длине. Единственная мысль вспыхнула настолько сильно, что псайкер не смог избежать её: Если Харахил проявит хоть малейший признак одержимости, я убью его.

На губы Харахила закралась улыбка.

— Прошу, брат Асмодей, достань пистолет, если тебе от этого станет комфортнее. Уверяю тебя, обереги целы. Единственный, кто здесь рискует, это я.

Независимо от гарантий, предлагаемых библиарием, Асмодей выхватил болт-пистолет и направил его на голову Харахила.

— Не торопись использовать свое оружие, брат. Здесь могут иметь место странные происшествия, которые являются обычным делом при моем погружении в варп.

— Ты хочешь направить свою душу к миру на краю Ока Ужаса, — сказал Асмодей, его прицел не дрогнул. — Я приму любые меры предосторожности, если почувствую необходимость.