Аларик сидел на одной из каменных скамеек. Дурендин устроился на пару рядов впереди, судя по всему, как простой молящийся, поскольку на нем не было отделанного черным силового доспеха, что было отличительным знаком капеллана. Аларик понял, что он и сам без доспехов. На нем был жутко измятый нагрудник в виде распростертых крыльев, а из груди торчало острие черного меча.

— И? — спросил Дурендин.

— Ты был не прав.

— В самом деле?

— Кое с чем невозможно бороться.

— Интересно. Ты полагаешь, что эти великие магистры тоже так думали? Что Мандулис мог повстречать врага и сказать: «С этим я сражаться не могу»?

Аларик взглянул на колонну с изображением Мандулиса. Великий магистр был вооружен мечом, рукоять которого напоминала огненную стрелу. Аларик пытался подражать деяниям Мандулиса, убившего демон-принца Гаргатулота, но теперь ему казалось, что это было в какой-то иной жизни.

— Я не великий магистр, — ответил Аларик.

— Нет, если собираешься так просто сдаться.

— Я не сдаюсь, капеллан.

— Тогда что, Аларик? Какое из качеств поможет тебе одержать победу, если не готовность Серого Рыцаря к бою?

— Воображение.

Дурендин рассмеялся. Непривычно было видеть старика смеющимся.

— В самом деле? Как это?

— Это осознание того, что сражаться можно разными способами.

— Понятно. Значит, ты думаешь, что стрел и меча недостаточно, и ищешь другой путь.

— Да, я понял это, столкнувшись с Эбондраком. Я не могу сражаться с ними так, как с любым другим противником. Только не со всей этой планетой разом. Даже если я сумею победить, каждая капля пролитой мною крови станет их достижением. Нужно найти другой путь.

— Какой?

— Не знаю. — Аларик откинулся на спинку, чувствуя, как сила утекает из него.

— И ты думаешь, что я смогу подсказать тебе ответ?

— Я не знаю, что я думаю.

Дурендин поднялся и разгладил свои ритуальные одежды. Он прошел к алтарю и взял с его каменной плиты жаровню. Лик Императора взирал сверху на капеллана, зажигавшего одну за другой свечи и курильницы вокруг алтаря. Это был древний ритуал, символизировавший огонь, возгоревшийся в душах столь многих Серых Рыцарей со времени основания часовни, и напоминавший живым Серым Рыцарям, что души их боевых братьев собираются вместе, чтобы сражаться рядом с Императором до конца времен.

Аларик представил себе эти души, летящие будто светлячки на погребальный костер, рвущиеся в бой, и ему стало жаль их. Впервые ему пришло в голову, что, возможно, их жертва в конечном счете напрасна.

— Я не могу дать тебе ответ, Аларик, — сказал Дурендин. — Думаю, ты пришел ко мне, скорее надеясь, чем рассчитывая получить его, и я должен разочаровать тебя. На меня возложено бремя капеллана, потому что я твоя полная противоположность. Я вижу лишь путь Серых Рыцарей, нескончаемую битву с Хаосом. Все остальное должно рассматриваться через призму этого. С точки зрения капеллана, не может быть ни сомнения, ни компромисса. Ты одинок, юстикар, как и все мы.

— Тогда не думаю, что я смогу сделать это, — ответил Аларик. — Мой долг на Дракаази ясен. Хаос должен быть наказан. Правосудие Императора должно свершиться, но я один, а лордов Дракаази так много, и они так сильны. В точности как сказал Веналитор, я могу либо погибнуть там, ничего не добившись, либо сражаться, преумножая славу их Кровавого Бога. Я не могу победить.

— Значит, такова твоя судьба, Аларик. Великий магистр, разумеется, никогда не признал бы этого, но как ты сам сказал, ты не великий магистр. А сейчас тебе лучше уйти. Твоя кровь течет на пол моей часовни, а это дурной знак.

Аларик опустил взгляд на свою грудь. Рана кровоточила, кровь вытекала толчками в такт ударам его сердец. Она струилась по скамье и растекалась лужицей у ног.

— Я умираю?

Дурендин оглянулся на него, но Аларик не смог прочесть выражение его лица.

— Если бы я сказал «да», что бы ты почувствовал?

— Облегчение, — ответил Аларик. — Выбор был бы сделан за меня.

— Но Дракаази осталась бы прежней, поэтому я советую тебе пожить.

— Я посмотрю, что можно будет сделать.

— Удачи, юстикар. Возможно, я смогу встретиться с тобой снова, я имею в виду настоящий я, там, на Титане. Подозреваю, что мне будет очень интересно узнать об этих разговорах.

— До свидания, капеллан.

Дурендин отвернулся, черты его начали расплываться, и вскоре он остался без лица. Лица великих магистров тоже исчезли, камень колонн сделался гладким, без единой отметины. Одна за другой звезды за пределами часовни стали гаснуть, и Часовня Мандулиса растаяла в пустыне.

Аларик сделал глубокий болезненный вдох, и мрак рассеялся.

Аларик очнулся. Он лежал на спине, глядя в потолок. Он несколько раз моргнул, чтобы глаза привыкли к свету. Уже не впервые на Дракаази он спросил себя, уж не умер ли он.

Свет исходил от люстры, подвешенной к потолку, расписанному фресками на батальные сюжеты. Груды тел были изображены у ног воинов, чьи доспехи украшали знаки Кхорна. Небо было затянуто налившимися кровью тучами, и демоны-падальщики слетались пировать на телах живых и мертвых. Вдали сражались титанические армии.

Это было творение гения. Художник мог бы стать одним из величайших мастеров своего времени в любом из миров Империума, возможно, даже добиться признания в целом секторе. Вместо этого разум творца картин поработил Хаос и иссушило безумие, и нечестивые шедевры — единственное, что от него осталось.

Аларику захотелось узнать, кто был этот человек. Был ли он безумен с самого начала, талантливый и страдающий, ищущий успокоения в нашептывании варпа? Или же был просто одним из великого множества граждан, захваченных в плен войсками Дракаази? Аларик представил неизвестного художника, бредущего в огромной толпе перепуганных сограждан, ожидающего смерти, быть может, молящего о спасении или пытающегося хоть как-то утешить своих близких. Потом пришла смерть, но не для него. Слуги Дракаази прознали про его дар и решили, что он будет жить дальше — в рабстве, и разрушали его разум, пока живописания кровопролитий и войн не стали единственным, что он мог еще создавать. Должно быть, он не раз пожалел, что не умер. Может, он все еще живет где-нибудь на Дракаази, еще создает свои ужасные шедевры во славу Кхорна.

Аларик долго лежал неподвижно. Лишь милостью Императора он сам не умер и не сошел с ума. Он размышлял о том, насколько легко будет сломать его. Для этого понадобится больше времени, чем для совращения художника, создавшего фрески наверху, но насколько больше? Если судить по меркам галактики, наверное, ненамного.

Аларик попытался сесть, но боль внутри, словно горячая красная пика, пронзила нутро. Он задохнулся и упал обратно. Под ним была какая-то твердая поверхность, и Аларику подумалось, уж не помост ли это для тел в соборе Бога Крови и не умер ли он наконец.

Аларик повернул голову. Он лежал на большом деревянном столе, накрытом словно к пиру. Бронзовые тарелки и чаши были сдвинуты на один край, чтобы можно было положить сюда его. Это был один из нескольких столов в великолепном пиршественном зале, мрачном и чересчур пышном, как все, что Аларик видел на Дракаази. Стены были задрапированы шелковыми красно-черными полотнищами, свод поддерживали пилястры из черного мрамора. Пол на первый взгляд тоже казался мраморным, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что он выстлан надгробными плитами, столь разнообразными по стилю, что их, по-видимому, должны были доставить сюда со множества разных миров. Глазам Аларика предстали благочестивые надписи на высоком готике, имена обесчещенных мертвецов.

Алтарь Кхорна стоял в конце зала. Это был огромный обломок камня неправильной формы, весь в черных пятнах и древних зарубках: колода палача. За ним находился символ Кхорна, начертанный на меди и раскрашенный красным лаком. Это было изображение черепа, настолько стилизованное, что напоминало просто перевернутый треугольник с крестом на нижней вершине, тем не менее от него исходило такое ощущение злобы, что становилось больно смотреть. В полу перед колодой были сделаны канавки для стока крови. Плаху все еще использовали по назначению.