– У тебя наверное сердце справа, – сказал я.

– Не смотри на меня так, – вдруг сказал он, – я в порядке. Я не нуждаюсь в психоаналитике, и во мне не сидит ген агрессии. А в моих половых хромосомах нет зловещего сочетания х2у.

Юра закинул ногу за ногу, и теперь, не обращая на меня внимания, продолжал:

– Человеку для того, чтобы он летал как птица, не нужны крылья в перьях, ему нужны смелость и сила духа! Да, пришел азарт игрока. Мною овладело доселе неведомое чувство охотника, от которого никому еще не удавалось себя удержать. Оказавшись во власти этой бешеной страсти, я забыл обо всем на свете. Какие там правила, какая мораль! Совесть? Да, совесть пыталась ухватить меня за рукав, она цеплялась за подол моего платья, треножила мои ноги, упрашивала меня, умоляла, стеная и плача, стыдила, не стыдясь крепких слов, и даже угрожала, оря во весь свой чувственный и сладкоголосый рот. Она молила меня, умоляла остыть, победить в себе эту дикую животную страсть. Нет, куда там! Я и ухом не вел. Лишь на долю секунды, сомнения, что зародились во мне, приглушили мое желание мести, лишь на короткий миг я притишил бег своей звериной плоти, и, надо же! мне попалась на глаза строка из Иакова о том, что сомневающийся подобен морской волне, поднимаемой и развеваемой ветром. Он сказал, что человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих. Все мои сомнения – как волной смыло. Тогда я еще не был так близко знаком с Иисусом и не знал, что Он приобрел для меня огромное наследство, что мне нужно было всего лишь преодолеть свой Иордан – научиться прощать. Чего бы мне это не стоило. Моя воля была порабощена этой местью, и я, раб, еще и не подозревал, что прощение – это путь к свободе. Моя жизнь была бы совсем другой, познай я тогда силу покаяния и молитвы. Я ни в коем случае не хочу сказать, что сожалею о содеянном, нет. У каждого своя дорога к храму, у каждого свой крест и каждый должен пронести его сам на собственных плечах и достичь, с Божьей помощью, последней черты. Бог каждому предоставляет выбор своего пути.

Юра кашлянул, сбил пепел с сигареты, затем взял со стола стакан с вином и сделал несколько жадных глотков, словно утолял жажду водой.

Я давно прозрел: не обязательно быть совершенным.

– Это твои правила?

– Да, это мои правила.

– Это, по крайней мере, честно.

– Терпеть не могу честность. Хотя она и достойна восхищения. Мир ведь намного проще, чем мы о нем думаем. Все ведь условно.

Мы помолчали.

– Потом это стало для меня театром, игрой. Мне было любопытно следить за людьми через стекла прицела – немое кино. Как они ходят, едят, целуются, спят – нездоровое, я скажу, любопытство.

Сдерживая дыхание, как последний подонок, лежишь где-нибудь затаясь, выжидаешь момент, затем – бац! Конец фильма. Ты сценарист, режиссер и продюсер, и даже киношник, впрочем только киношник, ты ведь только крутишь кино, давая возможность главному герою доиграть свою роль, а потом – тушишь свет. Все. Все! И выходит, что главный герой-то не он, а ты, главный – ты! Это радует… И, знаешь, – ничего личного. Просто игра. Кино.

Юра снова умолк, снял очки и, держа их на весу двумя своими белыми холеными пальцами скрипача, закрыл глаза. Он зевнул и как будто уснул на секунду.

Он снял ноги со стола, надел очки и, еще раз зевнув, теперь выполз из кресла и, наконец, прикурил сигарету.

– Человечество, – сказал Юра, не дождавшись от меня ответа, – чересчур увлеклось металлом и порохом. А надо бы генами и навозом.

Я так и не понял: при чем тут навоз?

Вскоре деньги уже гонялись за мной, у меня появилось право выбора не только мишени, но и места под солнцем. Ты не можешь представить себе, в каком котле я варился. С одной стороны солнце, море, коралловые рифы и пальмы… Это был маленький рай! Но с другой – ощущение вечной погони… Казалось, что за тобой охотится весь мир. И вот совсем недавно на помощь пришли цифровые технологии. Они просто спасли меня от нервного истощения. Я устал жить в постоянном напряжении, и они меня здорово выручили. Я избавился от назофобии…

Это были красочные сочные фразы к собственному памятнику, который он лепил на моих глазах из глины воспоминаний. Я не успевал наполнять его стакан.

– А помнишь, как мы лечили тебя от аллергии, когда ты объелся дармовыми апельсинами на свадьбе у Стаса? – спросил я, чтобы дать ему передышку.

История с апельсинами вызвала у него лишь легкую усмешку.

Я успел заметить, что Юра теперь стал гораздо щедрее, денег не считал и, по-моему, стал даже мотом. Однажды он вылил в раковину едва откупоренную бутылку дорогого вина. Я не смог оценить этот жест.

– Ты позволяешь себе…

– Да, – сказал он, – я хорошо зарабатываю. Просто терпеть не могу это пойло.

А мне вино показалось прекрасным.

– Мы просто должны смириться со своими страданиями. Ради спасения мира.

– Ты думаешь этот мир надо спасать? Разве он того стоит?

– Ты уже спрашивал. Он удивителен. Мы спасем его и сами спасемся.

– Единственное, что может меня спасти – это самоуважение.

Мне подумалось: надо бы хорошенько ошкурить его.

– Нам удалось расшифровать геном человека. Теперь я могу проследить…

– Расшифровать геном человека?!.

Я не мог поверить в то, что он сказал. 

– Значит ты один из тех, кто?!.

– Что тебя так удивляет?

– Но я знаю всех, кто этим занимается. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то из них назвал твое имя.

– И никогда не услышишь.

Всем своим видом я превратился в огромный вопрос. Юра сделал вид, что этого не заметил.

– Я много слышал о том, что…

– Большая половина из того, что ты слышал – неправда!

Я и не думал ему возражать.

– Скажу больше: я могу проследить теперь траекторию мысли генома и предсказать…

– Траекторию мысли генома?! Сильно сказано! Ты только вдумайся в то, что говоришь!

Юра пропустил мои слова мимо ушей.

– Я могу предсказать будущее генофонда, феноменологию поведения любого человека, любой жабы или бледной спирохеты…

Давно я не был так потрясен. Мы столько лет выбросили козе под хвост в поисках способов управления этой самой феноменологией генов, и вот передо мной сидел человек, который говорил об этом, как о маринованных лисичках. Значит, мы давно с ним шли по одной дороге.

– Ты – Нострадамус? – это все, о чем я мог его спросить.

Юра не ответил, а только поудобнее устроился в кресле, втиснулся, как бы вполз в него всем своим сбитым телом, как в нору, при этом ему пришлось выпростать ноги и, скрестив их, уложить на стол.

– Феномен Нострадамуса, – сказал он все тем же поучительным тоном, – теперь ясен каждому школьнику. Нострадамус – как биотестер. Так сложилась его жизнь и судьба, он был так воспитан и обучен, что его геном стал диктовать его мозгу картины будущего планеты. В этом нет ничего необычного. Мы придумали технологию предвидения будущего, основанную на изучении памяти ДНК. Это так же просто, как почесать задницу. Только гораздо убедительнее, чем это делают всякие там Нострадамусы и Мессинги, Грейси и Глобы, с указанием конкретных мест, дат и четкой формулировкой событий. Все изменения, любые потрясения носятся в воздухе и детерминируют поведение всего живого в том числе и функции ДНК. Этим объясняется феномен пророчества. За те деньги, которые платят ученым, гены должны разговаривать, и мы должны слышать не только их шепот, но и крик. Пусть это будет даже азбука Морзе или язык эсперанто, ты согласен?

У меня не было причин не доверять ему.

– Мне кажется, что теперь я все знаю о смерти.

Господи, Боже мой! Юра так просто это сказал, что у меня перехватило дыхание. Это было новое потрясение.

– Грань между жизнью и смертью невидима и неуловима, ты это знаешь лучше меня.

– Знаю, знаю…

– Я могу словом воздействовать на ДНК… Мы тут с Петей Гаряевым придумали способ бесконтактного влияния на активность хромосом.