– … и Жора, – говорит Лена, – тоже…

– Да, он тоже был возмущён всм этим…

– Как? – Слава, не понимая, замотал головой.

– Насыпь, – сказал Жора и пальцы его левой руки застыли в ожидании. Но когда стали вонзать гвозди в ладони… Молотком!.. Дынн… Дыннн..

Макс выл и выл. Не переставая. Как на погибель.

Просто мурашки по телу… Ушков никак не мог установить… Ой, это надо было видеть! Славик просто весь трясся… Как листик осиновый… То один возьмет гвоздь, то другой, то этот примерит, то тот… Умора просто! Жора не мог сдержать улыбки, глядя на него, сперва улыбки, затем начал злиться… Гул гудом стоял вокруг: каждый советовал, подсказывал, попрекал… Кто-то молил, мол, давай уже побыстрей выбирай, а Авлов даже стал отталкивать Славу от Жоры, мол, дай я сам, я сам, раз ты такая размазня, но Ушков уцепился, просто прилип к Жоре – нет! Только я, только я… должжжжен!.. Шипел он. Только он, Слава Ушков взял на себя этот гегемонический труд – вбить Жоре гвозди!.. Только я… А как же! Как же я… И если не я…

– Дай! – сказал тогда Жора, и зашевелил пальцами левой руки.

Он словно струны перебирал… На арфе. Точно хотел вызвать звон этих струн к жизни, Орфей… Словно…

– Дай! – приказал он Славе ещё раз, и его длинные пальцы Орфея снова неистово зашевелились, заплясали в поисках струн.

– Что? – тупо глядя сквозь свои круглые потертые очки, спросил Слава.

Он не понимал, что он должен дать Жоре. Ведь у Жоры, в его понимании, всё уже было – деньги, признание, слава, крест… Что ещё нужно для счастья?

Слава терялся в догадках.

– Гвозди, – сказал Жора и кивнул бровью на кастрюлю с гвоздями.. Каждому было ясно: Жорина ладонь, никогда ни у кого ничего не просившая, теперь просто выпрашивала подаяния – гвоздей… Как милостыню.

Это стало понятно и Славе. Он выгреб своими кургузыми пальчиками горсть сизых ощетинившихся гвоздей и тотчас бросил их в Жорину ладонь. Как угли! Будто эти гвозди были только что из-под молотка кузнеца, будто они ещё шипели, выдернутые из воды в бочке, шёл даже пар… словно…

– Ужас, – говорит Лена. – Как можно…

– И вот тут-то, – продолжаю я, – нет-нет… Это надо было видеть! Я постараюсь, я попробую… Но боюсь, что…

– Что?..

– Рассказать об этом…

– Не бойся, – говорит Лена, – ничего не бойся.

– Ты как Тина, – говорю я. – Она тоже…

А ведь и в самом деле: рассказать то, что… О том, как… Это же – такая история! Поэма! Ода! Где Овидии, Петрарки, Шекспиры?!

Иуды – отдыхают!

– Не тяни, – говорит Лена, – смелее…

– Хм!.. Не толкай, – прошу я, – я и так еле держусь на ногах. Стою на краю, видишь!

– Давай, давай, – подталкивает Лена, – это твой край!

И, что называется, толкает меня – лети!

В пропасть Жориной ладони…

Макс ощерился на палачей всей своей собачьей ненавистью, и если бы меня не было рядом, он бы разодрал на куски и Валерочку, и Ушкова, и Перемефчика… А вместе с ними и всх этих швондеров и швецов… Ага: если бы меня не было рядом.

– И вот, – говорю я, набираясь смелости, – ладно… И вот…

Я не знаю, как это пересказать.

– …сперва, – говорю я, – Жорин мизинец вместе с большим пальцем взяли первый гвоздь…

– Как это? – спрашивает Лена.

– Я пробовал потом дома. Сам. И знаешь…

– Как так взяли? – снова спрашивает Лена.

– Я не помню, чтобы Жора когда-нибудь держал в руках скрипку. Или гитару. Или балалайку… Помню, как он бережно прятал Юрину скрипку в футляр, когда нужно было её спрятать от полиции…

– Продолжай, – говорит Лена.

– Так вот… этот первый гвоздь в мгновение ока оказался вдруг между указательным и безымяным… Шляпка у ногтей, остриё – в ладонь… Ловкость рук, вернее Жориных пальцев! Да-да, – ловкость, ловкость! Жорины пальцы – это, знаешь ли… Я ведь видел их каждый день, каждый божий день… В работе… Помнишь, как Бог Своими Божественными Перстами, творя чудо рождения Адама… Микеланджело как никто другой изобразил этот миг… Ну ты знаешь…

– Знаю, – кивает Лена.

– На века! Навеки! Ты видела, какой это непомерно тяжкий, непосильный и невероятно нежно-радостный труд – созидание… Сотворение… Мира. По сути ведь мира! Через Адама. Так вот…

– Сравнил, – говорит Лена.

– Жорины пальцы…

– Рест, ты…

– Пальцы творца… Если хочешь… Да!.. Ты пойми… Нет-нет, ты всё-таки слушай, слушай…

Теперь я молчу.

– Наверное-таки ловкость, – говорю я затем, – но и надёжность!.. Уверенность в том, что вырваться из цепей этих чудотворных пальцев никогда и никак невозможно. Цепкость, да! Даже если они напрочь раскрыты, расправлены, распростерты. Фишка в том, что…

– Фишка?

– Цимус в том…

– Рест, скажи по-русски.

– Загогулина, – говорю я, – в том, что…

Тииинн… Тиииннн…

(Тинка!..)

– В чём же?..

– Гвозди пели – тиннннн…

– Жуть!.. Но почему же ты не вмешался?

Я не знаю, что на это обвинение ответить.

– Он только скосил глаза, – продолжаю я, – на свою левую руку: больно, мол… Все глаза мира уставились на его лицо! Кровь… горячая Жорина кровь брызнула вдруг так роскошно и крепко, так старательно… оросив всех вокруг… как шампанским, как победительным шампанским победителя автогонки, шипя и печатая и печатая, словно клеймя Жориным клеймом… Всех! У меня до сих пор на футболке те кровавые крапинки, точно…

– У тебя?! – Лена просто ест меня взглядом.

– У меня, – говорю я, – а что?.. На футболке… Показать?

– Но…

Я достаю футболку из сумки:

– Вот, смотри…

Я тычу белую футболку с красными пятнышками Жориной крови прямо под нос Лене.

– Рест, ты в своём уме?

– Да, – твёрдо говорю я, – в чьём же ещё?

– Нооо…

– Лен, я не конь!

– Но… ты… был… свидетелем…

Лена умолкает и вопросительно смотрит на меня, не мигая. Приходится признаваться:

– Ну не то чтобы… Все телекамеры мира, понимаешь, это… как бы это тебе… Это как эмпатия – ты как бы сам участвуешь… Силой воображения и преображения… Понимаешь?..

– А футболка?..

– Что?

– А Жорина кровь? Значит, ты был не только…

– Что?

– Но соучастником!

Да знаю, я знаю! Не только, не только! Но я пока в эту тайну не хочу посвящать даже Лену. Не то она… Не то мы… Нет-нет! Не теперь, не сейчас!..

– Ну каким соучастником! – говорю я, – просто… Просто я…

Просто я не готов сейчас об этом рассказывать – скоро рассвет! Хотя бы часок-другой вздремнуть до того, как…

– Дорасскажу в Турее, – мирно произношу я, – давай спать.

И уж какой же тут сон?!

Тииинннн…

Звон на весь мир…

(Тинка – вот ведь где соль…).

– Не помню, где я, – говорю я потом, – куда я задевал…

– Вот, – говорит Лена, подавая мне очки, – ты как всегда оставил их…

– Ага, спасибо. Так что?

– И что Жора? Зачем тебе очки?

– Я должен дописать.

– И что Жора? – снова спрашивает Лена. – Я сама допишу.

Прекрасно! И теперь мне очки не нужны!

– Жора, – говорю я, – Жора… Да-да…

Уже третий день, как мы в Турее, но я до сих пор так и не выполнил своего обещания: дорассказать о распятии.

– Рассказывай, – говорит Лена. И включает диктофон.

Мы лежим в стоге сена…

– Да-да, – говорю я, жуя травинку, – значит так… Жора… Жору… Крест тогда ещё не успели поставить на попа… Когда раздался первый звук удара молотка по гвоздю (тиннн!…), Жора просто повернул голову в сторону звука. И даже, когда брызнули первые капли крови на футболку…

– На какую футболку?

– На мою. Я же показывал тебе! И на футболку, и на всех, кто разинув рты…

– Но ты говорил, что тебя там не было…

– Было-не было… А где же я был?

– Играл в шахматы! Или в футбол… Да мало ли в какие игры ты играешь, спасаясь одиночеством. Я знаю, что мог даже…

– Мог!.. Послушай, Лена дорогая…

– Слушаю, слушаю. Я тебя внимательно слушаю!

Лена даже усаживается поудобнее в нашем стогу, чтобы лучше видеть мои глаза.