Чернава сказала «мы» и мне вновь подумалось о повытчике Головнине. И паладины, и Посольский приказ явно вели тут какую-то свою игру.
Скорее всего, Чернава была эдаким земельным маршалом, на плечи которого возлагалось содействие освящению местного населения. Насколько я понимаю, таким как она предписывалась всяческая поддержка тех, кто принял религию Света. Но среди гибберлингов было слишком много «язычников». А значит, не было и «поддержки».
Но с другой стороны, в последние месяцы на Новую Землю приехало некоторое число канийцев, некоторые даже со своими семьями. Их целью была помощь в укреплении города, а также помощи в строительстве лесопилки, верфи и водовода. Следовательно, Чернава выступала неким гарантом того, что новоприбывших не будут притеснять в их взглядах да верованиях.
Мне отчего-то казалось, что эта женщина тяготится собственным положением. Как бы мечется между чувством долга, и терзающими её душу желаниями. Наверное, своими мыслями она была на Святой земле, на Асеэ-Тепхе, где билась за Храм Тенсеса с неверной Империей. Сражалась с чудовищами…
— Чудовищами? — Чернава сдержано улыбнулась.
Тут я понял, что последние мысли высказал вслух. Глаза моей собеседницы блеснули нездоровым огоньком.
— А как выглядят чудовища? — сухим тоном спросила она.
Я тут же представил лубочные картинки, которые частенько показывают на рыночных площадях. А сам испуганно подумал: «Хоть бы самому не превратиться в монстра. А то наложит кто заклятье и поминай, как звали».
В памяти всплыли сказания про чудовищ… драконов…
О, Сарн! А у меня ведь сердце дракона. Не стану ли я действительно подобным ему? Когда-нибудь оно возьмёт верх… И что тогда?
— Чудовища — мы сами, — уверенно произнесла Чернава. Я тут же вздрогнул от этих слов. — Внутри нас живут эти тёмные твари… И если их не взять под контроль, если спустить их с привязи — наш мир рухнет, как старый домишко, каким он на самом деле и есть…
Чернава подняла взгляд на меня и тут же отвела его в сторону.
— Самое страшное наше чудовище — это власть. Сила власти. Нам кажется, что мы ей управляем, а на самом деле, она управляет нами. Наверное, поэтому все поступки, которые мы свершаем под её «руководством», удаётся как бы оправдать… в собственном лице.
Ничего себе! Это надо же, какие страсти кипят в её душе!
Чернава потупила взор. Ей явно было неудобно за то, что она вдруг разоткровенничалась с чужим ей человеком.
— Так вы сами вызвались отправиться на Новую Землю, или таково было повеление?
— Сама, — резко оборвала меня маршал. — А вот вы, господин Бор? Что или кто вас сюда позвало?..
Действительно, она тогда верно подметила про «зов». Почему-то это я понял только сейчас? Про этот голос… Неужели, Бор, ты ни разу не задавался этим вопросом? Ведь именно его ты слышал на берегу Сиверии. И ещё в той пещере на Корабельном Столбе. Он тогда вал тебя… что-то шептал…
Ледовик, этот извечный страж Кривой тропы, по-прежнему не двигался.
Через минуту я уже стоял напротив него и, задрав голову кверху, глядел в то место, где, по идее, должна была быть голова. Белёсый туман, круживший вокруг неё, образовывал эдакую шапку.
Сколько раз мне во снах виделись подобные картины? Даже сейчас не счесть. По идее турз должен был склониться над моей тщедушной фигуркой и громогласно спросить, мол, кто таков? Зачем пожаловал? В лицо тут же дохнёт студёным ветром. Мы станем пререкаться друг с другом, и едва я выхвачу рог Восставших да дуну в него, как тут же погибну.
Так мне представлялось во снах. И это было предупреждением…
О, Сарн, зачем же я всё-таки отправился сюда, на Нордхейм? Не подскажешь? Ты ведь бог, и должен всё знать. Тебе полагается…
Турз пошевелился. Он стал стремительно наклоняться ко мне. Кожа на лице тут же ощутила его студеное дыхание, бороду покрыл тончайший шлейф инея, а изо рта вырвались густые клубы пара.
Ну, вот и всё. Никакой рог теперь не поможет.
И я закрыл глаза…
4
Проснулся от холода. До утра ещё далеко, а огонь в очаге отчего-то погас. Потому-то бритые виски замёрзли и онемели. А с ними и кончики ушей.
Рядом, лёжа на спине, тихо посапывает Стояна. У неё очень горячее тело… Это даже удивительно. Я прижался к нему и слегка приобнял.
Какая же она хрупкая, маленькая… С каждым днём я всё больше ловлю себя на мысли, что не хочу ни отпускать от себя Стояну, ни куда-то уходить… А приходится. Как вот вчера, когда всё же меня дёрнуло пойти поохотиться на зайцев.
Чего, спрашивается, вдруг? Почему потянуло? Привычка? Может, увлечение? Сарн его знает!
Вдруг перед глазами встал старый образ кошки, поймавшей мышь. Она не торопилась есть свою добычу. Хозяйка дома пыталась выгнать животное вон, но кошка нервно огрызнулась. Её естество сейчас терзали иные чувства, нежели голод. Инстинкт… дикий, необузданный инстинкт. Желание сразиться с врагом. Получить свою порцию опьяняющего ража.
Вот так и со мной. Борьба, охота, сражения — этого не искоренить. Это тот дикий инстинкт, данный мне с рождения.
Рука осторожно поглаживала упругий животик Стояны. Стоило только это понять, как меня в который раз охватила странная оторопь.
Всё от того, что вдруг ясно осознаёшь — там жизнь… внутри Стояны… маленькая, но жизнь… А скоро она выберется наружу и… и…
Снова оторопь… страх… А как это быть отцом? В голове тут же рисуются стандартные картинки: суровый, но любящий папа и стайка шаловливых детишек. Они благоговейно слушают каждое слово, исходящее из его уст.
И всё? Не густо… Так как это быть отцом?
Меня вновь охватила оторопь. Аж пятки онемели.
Даже стыдно признаться — меня охватывал странный страх. А ещё я чётко понимал, что обратного пути нет.
Мои глаза уже привыкли к полумраку комнаты. Видны все её детали, привычные, знакомые… Стоило лишь прикрыть на мгновение глаза, как вдруг разума начинают касаться старые воспоминания. В них много запахов цветов… Мысленно возвращаюсь в прошлое. Тело охватывает ленивая истома.
Я повернул голову и долго разглядывал профиль жены. В сердце защемило… Это не боль, а какая-то нега, желания прижать к себе и никому не отдавать.
Далеко, где-то за стеной, разливается неясный гул. Это будит в душе неясную тревогу…
А чего я боюсь? Будущего? Какое оно?
Гадай — не гадай, а его не отвратить. Как не отвратить и того, что придётся уйти на Нордхейм. Это ведь всё одно придётся сделать, а чем дольше оттягиваю с сим делом, тем сильнее страх.
Я вылез из-под шкуры и опустил босые стопы на холодные доски. Надо бы развести огонёк, а то и околеть недолго.
Взгляд упал на пол, чистый, подметенный. Стояна старается, она уже давно вжилась в роль полноправной хозяйки нашего скромного быта. Над очагом на стене виднеется тёмное пятно копоти. Пожалуй, это единственное место во всём доме, где, можно считать, неприбранно.
Я сначала подлил масла в старый светильник и поджёг его с помощью зачарованной стрелы. Затем взялся и за очаг: смёл в сторону золу, разложил лучинки и запустил меж ними тонкий язычок пламени. Оно нехотя лизнуло дерево, а потом, словно распробовав на вкус, резво кинулось его пожирать.
Задымило. Густые белёсые струйки потянулись к отдушине в потолке.
Я набрал котелок воды и повесил его на железный крюк над огнём. При этом старался не шуметь. Пожалуй, ведь стоит заварить цветочного чая. Стояна проснётся, мы выпьем ароматного напитка… согреемся.
Тут мне вспоминается горячее тело жены, и неволей поправляю сам себя: «Я согреюсь».
Трудно оторвать взгляд от завораживающего танца языков пламени. Я, долго-долго молча, смотрю на огонь, а в голове ни одной мысли. Лишь пустота…
— Доброе утро! — послышался тихий голос Стояны.
Она полуобернулась и, сонно щурясь, глядела на меня.
— Уже собираешься? — несколько печальным голосом спросила она.
— Да просто сижу…
Стояна приподнялась на локте и, уже не глядя на меня, твёрдо сказала:
