— Послезавтра ты уйдёшь… улетишь на свой Нордхейм. Не возражай, я это знаю. Оттуда ты вернёшься другим.

— Другим? Насколько другим? — отчего-то подумалось, что под сим словом подразумеваются внешние изменения.

Я даже не спрашивал, откуда Стояна знает, что я улечу послезавтра, если пока ещё даже сам не ведаю того. Порой её отдельные фразы, сказанные ни с того ни с сего, просто так, в ходе обычного разговора, сбывались. Сначала меня это удивляло, хотя вслух я ничего не говорил.

Она вновь сказал «другим». В этот раз мне послышалось «иным». И вот тут я похолодел. Смысл этого слова касался… души… сознания… разума…

Значит это предопределено… и неизбежно… Я отправлюсь на Нордхейм. Послезавтра… Ну что ж, надо наведаться к Ползунам и Сутулым. Поговорить с Торном… Дел у меня много.

Из пыльных уголков памяти вынырнула одна туманная личность… Как же её звали? Елизавета… Елизавета… Барышева… Точно, точно!

— Я Предсказательница, — демонстративно сообщила она мне тогда. — Великий Айденус тому свидетель.

Это было в Новограде. Я прогуливался по площади у Башни Великого Мага, где случайно натолкнулся на эту женщину.

— А ну-ка дай мне свою руку, — требовательно заявила Елизавета. — Твоё будущее очень туманно, так что не надейся, что Компас Покровителя укажет тебе верный путь. Ты играешь со своей судьбой. Как говорят гибберлинги: «Твоя Нить Пути ещё ткётся».

Её слова ввели меня в некий ступор. Даже не знал, как реагировать.

— Твой талант понадобится всем: и людям, и эльфам, и даже гибберлингам, — уверенно заявила Предсказательница. — Все они тебя попросят о чём-то важном. И если ты всё выполнишь, то узнаешь своё прошлое…

«Попросят» — и они действительно просили. А я делал… помогал… и вместе с тем с каждым шагом все больше запутывался в собственном прошлом.

Я налил чая и, молча, пригласил Стояну к себе. Мы встретились с ней глазами и сердце вновь защемило. Вдруг почувствовал себя каким-то предателем. Особенно после слов про мой уход на Нордхейм.

Стояна долго одевалась. А я глядел на неё, на изгибы тела, на то, как она заплетает волосы в толстую косу. Движения девушки ловкие, привычные.

— Что тебя тревожит? — вопрос застал меня врасплох.

Оказывается, я углубился в собственные мысли и не заметил, как Стояна уже сидела рядом со мной.

— Тревожит? С чего ты взяла?

Мы стали пить чай. Вода уже успела приостыть, отчего напиток, теперь, казался не таким уж и вкусным.

— Пока я с тобой, то ничего не боюсь, — глотая невесть откуда-то накативший ком, проговорил жене.

Стояна замерла, уставившись в пол. У меня было ощущение, что она хочет сказать нечто… нечто важное… но боится… Она долго-долго рассеяно дула на чай.

Наверное, — думалось мне, — она просто опасается сказать это вслух, как будто её слова тут же мигом сбудутся. Как это бывало не раз, и не два…

— Я никогда тебя не спрашивал. Скажи… кто у нас будет: мальчик или девочка?

Стояна вздрогнула. Она нервно потёрла кисть руки и отчего поинтересовалась тем, где я сегодня собираюсь поработать.

— Сегодня не стану никому помогать, — сказал я Стояне. — Меня вчера звали на Седое озеро…Там надо было помочь… Но сегодня я хочу побыть с тобой.

Говорил, как оправдывался. Даже противно стало.

Девчушка чуть улыбнулась и встала. Она поправила косу и утиной походкой направилась к корзинам.

— Тебе сейчас надо бы побыть одному, — решительным тоном сообщила девчушка, не оборачиваясь ко мне. Но я всё же услышал в её голосе тоненькие «колокольчики» тревоги. — Разобраться… во всём. Я вижу, как ты в последнее время измучился… Не возражай! Это так!

— Но… но…

— Одному! — решительно повторила Стояна. Она обернулась и пристально посмотрела в глаза.

Такого ей ещё не приходилось видеть. Бор боялся. В его глазах отчетливо просматривался страх… Его каменное лицо, всегда выражающее уверенность и спокойствие, вдруг стало каким-то… детским, что ли. Как у напроказившего мальчугана. Секунда и он позовёт маму…

Я проглотил горечь и не смог сформулировать ни одной мысли.

Дышать было трудно. Как будто в груди спрятался огромнейший камень.

Что со мной? О, боги, что происходит?

— Люди, да и все существа, даже если они любят друг друга, — продолжала говорить Стояна, — нехотя причиняют боль близким. Даже камни соприкасаясь — трутся, стирают части самих себя, части других камней. В результате они… мы становимся иными.

Её голос был мягким, успокаивающим. Как будто она понимала моё смятение.

— По-другому ведь нельзя? — осторожно спросил я, поднимая глаза.

— Нельзя, — Стояна замерла. — Когда в тебе живут… «разные люди»… надо найти меж ними… гармонию. А «война» лишь всё усугубит. Вот почему тебе стоит сейчас побыть одному.

Снова «комок». Неужели я какой-то изгой? Неужели никому не нужен? Неужели вверх над моим сознанием начинает брать «дракон»?

О, Тенсес! Дай мне сил… дай терпения…

— Ты меня гонишь? — сухо спросил я, облизывая губы.

— Отпускаю… Иди… не медли…

Некоторое время мы молчали. Я сосредоточенно глядел на огонь, Стояна занялась домашними делами. Прошло около получаса, когда моё сознание, наконец, приняло решение последовать совету жены.

Улочки полусонного города встречали меня обыденно: одинаковые ряды круглых пузатых домиков, низ которых был окрашен так называемыми «варёными красками». В основном тут преобладали бордовые, коричневые да тёмно-синие цвета. Из специальных отверстий в чешуйчатых крышах неторопливо поднимаются сизые струи дыма. Вокруг каждого жилища скромный участочек земли, огороженный низкой каменной кладкой… Кстати, сей заборчик искони не присущ гибберлингскому народцу. Подобное новшество, скорее, дань времени, ведь жизнь в городках теперь начинала принимать новомодные тенденции. Общинный строй выходил на иной уровень. Появлялось нескрываемое собстничество.

На порогах домов кое-где виднелись хозяева, которые всенепременно здоровались с прохожими. Некоторые зазывали на чашку утреннего цветочного чая. Я шёл мимо, отвечая на приветствия, и вежливо отказываясь от приглашений.

Гибберлинги — существа открытые, разговорчивые. Встречаются, правда, отдельные типы, но они больше исключение, чем правило.

Сегодня стояло погожее утро. По лазоревому небу ползли серые облака.

Я вышел на неширокую, но ровную Моховую улицу. Она шла с юга на север, круто поднимаясь вверх и заканчиваясь земляной площадкой на Малой горке, с которой открывался вид на далёкое Седое озеро.

Мысли были пустыми. Мне просто именно сейчас не хотелось ни о чем ни думать, ни гадать, ни даже рассуждать. Лишь идти по вот этому домашнему уютному городку.

Надо признаться самому себе, что я действительно принял гибберлингский уклад жизни. Единственное, чего не хватало — такой же открытости, как у них. Всю эту зиму я старательно выдавливал из себя сверра. Работал в лавках и Великом Холле, помогал рыбакам, охотникам и даже мастеровым, участвовал в общинных делах. При этом ни разу не взялся за меч.

Казалось бы — могу, если захочу. Но… но я давно убедился, что в жизни всегда есть место для неких «но».

Вот и Малая горка. Ровная утоптанная площадка размером саженей пятьдесят на пятьдесят. Отсюда прекрасный вид.

Я сел на старую колоду, предварительно струсив рыхлый снег. Втянул носом морозную свежесть сегодняшнего утра, и долго-долго вот так сидел, глядя вдаль и думая обо всём сразу: о будущем нелёгком походе на Нордхейм; о рождении ребёнка; о том, что надо бы всё-таки вернуться к Голубому озеру, и восстановить хижину… Неплохо было бы попробовать заняться бортничеством. Коли дело пойдёт, то и хорошо! А ещё… и ещё…

Мыслей было так много, что они стали мне казаться бесконечной цепью. Вот только чем дальше эта цепь тянулась, тем реальнее становились ситуация.

Ну, какой из меня бортник? Какой мастеровой? Бор, да не смеши ты людей! Это как волка сделать дворовым псом.

А с другой стороны — в чём ты видишь своё будущее? Не забывай, что у тебя жена, а скоро родится ребёнок! Тебе о них надо думать. Плюнуть на собственное тщеславие, на эгоизм. Стереть все острые углы…