— Да как ты смеешь! Ты… ты… Нам известно, что ты за человек! Твоя душа насквозь пропитана… пропитана… кровью… Думаешь, этими словами оправдать собственное бессилие… Ты сам-то, где был? Сам что сделал?
— Не передёргивай, Торн! Ты знаешь закон войны! Ведь воевал же, так?
— Воевал… конечно, воевал… Там, на Святой Земле, мне приходилось видеть, подобных тебе. И тоже оправдывали всё войной… Да, у неё иная… «правда». Хорошая ли? Плохая ли? Не мне судить. Но…
— Но эта «правда» более действенная, — перебил я Торна. — Следуешь ей — побеждаешь. И даже порой спасаешь чьи-то жизни. Отказываешься, тогда… тогда… результат можно видеть на поле за городом.
Торн грубо выругался, причём используя весьма не лестные слова и выражения.
— Что? — прохрипел я. Кровь снова ударила в виски, вызывая приступ злобы. — Как ты меня назвал?
— Трус!
— Ха! Да лучше прослыть трусом… в ваших глазах, — я обвёл взглядом гибберлингов. — Таких «храбрецов» ещё поискать надо! Сколько там, на поле, погибших? Я сейчас не говорю о ратниках…
— Ещё бы! Они спасали своих сородичей, а ты невесть, чем занимался. А, может, поджал хвост…
— Спасали? Торн, приди в себя! Ты забыл, как орал во всё горло своим солдатам, что и как им делать? Кто из них выполнил приказ? Кто подчинился своему командиру? Кто спас жизни тем, кто «ни в чём не виноват»! Да твои ратники, как глупое стадо… Даже у коров порой бывает жесткая дисциплина!
— Ты смеешь нас обвинять в… в…
Торн вскочил и рефлекторно опустил руку на гарду своего меча. Крепыши бросились между нами.
— Вы глупцы! — отвечал я. — И это ещё мягко сказано…
— Говори, как есть! Чего уж! — выкрикнул из-за гибберлингов Торн. — Ты же у нас смелый!
— Каков командир, таковы и его солдаты!
— Что?
Послышался характерный звон меча, который вынимают из ножен.
— Ты… ты… ты…
Торн тяжело дышал. Его Змея тускло поблескивала в свете огней масляных светильников.
Вызов сделан. Дело принимало «забавный» поворот. Я нисколько не испугался, а вдруг ощутил позабытый азарт схватки.
Ну, значит, поборемся… Если драки не миновать, то и отступать не стоит.
Торн смотрел на меня исподлобья. Конец его меча нервно приплясывал из стороны в сторону.
Я понимал, что следующий ход за мной.
В комнате повисла напряжённая тишина.
— Торн! — глухо проговорили Краснощёкие. — Спрячь оружие!
Откуда-то издалека послышались чьи-то голоса. Кажется, кто-то пел. Невнятность слов скрашивалась приятной печальной музыкой скрипок и флейт.
— Торн! — тон Краснощёких стал мягче.
Гибберлинг закусил губу и спрятал меч в ножнах.
— Господин Бор, покиньте дом! — обратились ко мне хозяева Великого Холла.
Мне хотелось сказать кое-что резкое, но вмешалась Стояна. Она встала передо мной и с таким просящим лицом стала заглядывать в глаза, что я неволей сдался и отступил.
— Хорошо… уйду. Только что это изменит?
— Подожди! — послышался окрик Торна.
Краснощёкие попытались его остановить, но он сделал жест, мол, дайте закончить, и добавил:
— Ты, Б-б-бор, многого н-н-не понимаешь. — Торн снова стал Заикой. — Т-т-ты… т-т-ты живёшь иными т-т-т… т-т-ценностями…
— То же самое могу сказать и о тебе… и о вас всех, — поправился я. — Проснитесь! Иначе будет поздно…
Торн покосился куда-то в сторону улицы, где продолжала играть музыка и несколько мужских голосов тянули негромкую песенку.
Посчитав разговор законченным, мы со Стояной пошли к выходу. И тут вслед донеслись слова Тростинок, переговаривающихся друг с другом:
— Даже слепцу видно, что его сердце не знает ни милосердия, ни пощады…
Я резко остановился и, не оборачиваясь, громко сказал:
— Если вам станет от этого легче, то скажу, что даже для себя я не ищу состраданья. Если виноват — значит виноват!
С этими словами мы вышли наружу, намереваясь идти к дому Ватрушек.
По улице двигалась длинная процессия каких-то гибберлингов. Некоторые из них несли нечто вроде носилок. Впереди же всех шли музыканты, за ними — с десяток певцов, одетые в темные килты.
Почти из каждого дома выходили жители, которые выносили небольшие лепёшки с рыбой и глиняные чашки. Всё это осторожно помещалось на носилки.
— Что это? — спросила Стояна у вышедших следом Тростинок.
— Последняя еда и питьё… для ушедших от нас… Так мы… помним о мёртвых.
— А они — о нас, — послышался глухой голос Торна. Он снова перестал заикаться.
Мы встретились с ним глазами.
Процессия растянулась, чуть ли не на всю улицу. Мы дождались со Стояной, когда нас минуют последние гибберлинги, и пошли прочь.
Я досадовал… особенно на самого себя. Почему тогда ночью оставил оружие в доме? Расслабился? Забыл?
Разве это оправдание? Эх, Бор, Бор…
А эти нихазовы дозорные на пиру! Куда смотрели? А главное, что потом делали? Из-за их глупого стремление «достойно умереть в бою»… из-за него столько погибших… среди обычных гибберлингов. И не только их.
А Торн? Тоже мне вахтмейстер! Не научил своих людей ни дисциплине, ни слаженности… А ещё ветеран войны!
Взгляд сам собой натолкнулся на Стояну. Она хоть и шла рядом, но всё же поглядывала на меня. И причём с таким видом, будто в чём-то осуждала…
Ну, что я сделал не так? Сказал правду?.. Ну, сказал! Это плохо?
Твою-то мать! Что же за день такой!
2
Город гудел. Это был улей растревоженных пчёл, готовых в один момент броситься на врага, которого укажет им Совет.
В Сккьёрфборх съехалось неисчислимое множество гибберлингов. Вот уж правду говорят об сих существах: для них и горе, и радость — суть одна для всех. Тут нет своих и чужих. Связанные в единый узел, объединенные единым горем, большой бедой, принимающейся как своей собственной. В их глазах я читал неподдельное сочувствие к своим сородичам, и ещё решимость. Да-да, решимость.
Борьба до конца. Это тот девиз, что буквально ощущался в воздухе даже без слов и призывов, и, причём, ощущался на физическом уровне.
Жаль, что гибберлинги не вынесли уроков из всего этого. Ну, да Сарн им судья! — думалось мне.
В эти дни я старался как можно меньше с ними контактировать. Во мне ещё «кипела» та досада… и ещё, что греха таить, злобинка.
— Глупцы! Дураки! — ругался я про себя.
Справиться с нахлынувшими эмоциями было трудно. Я находил только одно оправдание: даже если все действовали слаженно и чётко, всё одно никто не смог одолеть то жуткое чудовище.
Церемония похорон поразила меня и своей пышностью, и ещё масштабностью.
Я смотрел со стороны, как в ладони мёртвых вкладывали камни, на глаза — монеты. Тела сносили на построенный за городом корабль. Он был невероятных размеров и делали его три дня.
Поутру Старейшина неторопливо обошёл его, очерчивая посохом на земле магический защитный круг.
Меж собой горожане шептались о том, что так следует поступать, чтобы защитить живых от страшной магии мёртвых, от колдовства, вследствие которого и пали гибберлинги. И пока погибшие не будут очищенными священным огнём, они будут приходить в сей мир в виде нежити, именуемой драугами.
Я, конечно, не совсем верил этим байкам, вспоминая науку, полученную от Кристины ди Дазирэ. Но при этом посчитал, что будет мудрее оставить свои мысли при себе. Хватит уже столкновения с Торном и его ребятами.
Погребальный костёр разжигали долго. Наконец, в небо рванули первые языки огня, и спустя минуту пламя охватило уже весь корабль. Гибберлинги плотным кольцом стояли вокруг, провожая в своё последнее плавание погибших сородичей.
После похорон в Великом Холле начался Совет, который продлился до утра.
Как я уже упоминал, в Сккьёрфборх прибыло немало гибберлингов, и среди них — все старейшины кланов, и даже послы Сивые из Новограда.
Скорые на язык скальды уже успели окрестить напавшее чудовище Андкалтом. Но до сих пор никто не мог разобраться, откуда оно явилось, и что это был за зверь.
