В моей голове вдруг всплыли мысли о племени медвеухих. То, что удалось договориться с ними, безусловно, возвышало мою персону, но лишь в глазах гибберлингов. И прав Павел — для последних я вновь подтверждал своё прозвище Законника.

Громко звучит, согласен. Но это факт.

А вот для обёртышей же я был лишь непреодолимой силой, которая почитала справедливостью добытое лишь принуждением.

Мохнатый остров издавна был вотчиной медвеухих. Это их земля, их родина. И тут вторгается «враг», который навязывает свои правила, диктует свои условия… О какой справедливости может идти речь?

Если раньше мне думалось, что я выполняю благую волю… да пусть и богов… но всё-таки благую! То сейчас все эти битвы на Мохнатом острове. Все эти победы — они не радовали меня, а больше злили… расстраивали… И обидно было ещё то, что гибберлинги не хотели замечать того, что они выступают захватчиками чужих земель. Они оправдывают себя тем, что сейчас так и нужно поступать.

И загвоздка ещё и в том, что идею о захвате острова подал я. Но клянусь, что даже не задумывал именно такое… что произошло с кланами обёртышей.

И где справедливость богов?

Мы прошли большую часть пути, когда он вновь заговорил:

— Родители не стали возражать моему выбору. Даже напротив — отправили на обучение в столицу Умойра. Признаюсь, что учителя со мной намаялись ого-го как!

— Лишь бы на пользу, — буркнул я.

Павел, казалось, не слышал меня. Он начал снова что-то говорить о своём явно болезненном чувстве справедливости.

— Природа человека такова, что он не может мириться с неправдой в этом мире, — заявил Голубь. — Не может мириться, — ещё раз повторил он. — Но тут вопрос в ином: а сможет ли человек противостоять неправде? И если да, то, как далеко зайдёт?

— Вы к чему ведёте? — кажется, у меня вновь начинается дежа вю. Вспомнился Стылый остров и Папаны, тоже не раз болтавшие на подобную тему.

Зачем мне столько повторений? Или я не до конца понял какой-то «урок»?

— Справедливость для одних, не является справедливостью для других, — улыбнулся Павел. — Думаю, вы понимаете, о чём я говорю?

Но глядя мне в глаза, он пришёл к выводу, что нет.

— Вот ходят такие разговоры, что вы уничтожили списки реваншистов.

— Кого? — не понял я.

— Этим модным словом теперь называют бунтовщиков.

— Явно у эльфов позаимствовали… И кстати, вы говорили, что совсем не интересуетесь «политик». А тут…

Павел улыбнулся, мол, поймал меня на слове, молодец.

— Насчёт списков: я действительно их уничтожил.

— Почему? Наверное, считали, что так будет справедливей?

— Наверное… да…

— А вот Избор Иверский и столичный Совет думали наоборот, что справедливей было бы найти и наказать всех причастных.

— И кто же из нас был прав?

— А суть не в том, кто прав, а кто — нет. На самом-то деле, чем более человек утверждается в собственной справедливости, тем менее справедливее она выходит. Отсюда и начинается понятие закона…

— Ничего себе накрутили!

Тут мы вышли к озеру. Павел мгновенно замолчал, оставшись стоять с открытым ртом.

— Какая… красота! — еле выдавил из себя Голубь. — И вы тут живёте?

Я согласно кивнул и потянул гостя за собой.

Судя по всему ни Стояны, ни Хфитнира в доме не было.

Странно, куда они запропастились? — я взволновано огляделся.

— Вы тут не одни живёте, — заметил Голубь.

— Угу.

— Далековато от города… да и глухо тут…

Мы вошли внутрь, и пока Павел оглядывался, я развёл огонь, да зажёг масляную лампадку на стене. Голубь скинул шубу, отложил котомку и сел на лавку.

— Много гибберлингов перетянули к Свету? — с некоторой ехидцей спросил я у него, а сам меж тем стал выкладывать кое-какую снедь. — Церковь, да и Лига, чего скрывать, весьма настойчивы в своих притязаниях.

Павел попытался улыбнуться, но у него это не вышло. Он отчего-то пожал плечами и как-то неуверенно сказал:

— Лига, надо признать, ищет в Церкви поддержку для укрепления своих позиций… Но… но при этом сама же разрушает авторитет Церкви! Подрывает её устои… Поверьте мне, что раньше, в древние времена было иначе. Тогда ещё не было такого явления, как Церковь, хотя наша религия Света насчитывает…

— Так говорят все! — оборвал я Павла. — Иначе… вернее, лучше было либо не сейчас, либо не здесь. Да что говорить! Даже порядки Империи порой нам приемлемей, нежели свои родные.

Закончив собирать на стол, я пригласил Павла жестом отобедать. Он согласно закивал и стал заискивающе улыбаться.

Некоторое время мы, молча, поглощали еду. Когда Голубь чуточку насытился, он вновь вернулся к прерванному разговору. Честно признаюсь, что от подобной болтовни меня начинало подташнивать. А тут ещё это отсутствие Стояны…

— Я не о том говорил. — Павел начал пояснять: — В обществе, где исповедуются только одни взгляды, одна религия, принято связывать и державные дела, и церковные в общий узел. А как быть, если и народы, и их верования различны по своей сути? Разве Лучезарный Сарн, создавая сей мир, думал сделать его каким-то голым камнем?

— Нет, — соглашался я.

— Верно, иначе зачем он создал леса и поля, пустыни и болота, океаны и горы? Вот в чём суть-то! Настаивать на том, что Церковь Света единственно верное «лекарство от всех болезней», от распрей, от войн — не правильно. Вот не было бы народа Зэм, их пирамид и исследований искр, не было бы и Дара Тенсеса! Терпимость, взаимопонимание… уважение — вот что следует нести в наш мир. А не то, кто как молится и прочее в том же духе.

— Ваши речи меня очень удивляют. Они попахивают какой-то… ересью. Так, по крайней мере, сказали бы паладины. За такое можно и схлопотать! Вера в силу Света — непреложный…

— Не хочу петушиться, но я не боюсь последствий. Но и, кроме того, уж поверьте, мне известно гораздо больше.

— Чего именно «больше»?

— Про Сарна, Нихаза… Тэпа… про Дар Тенсеса и Катаклизм… про джунов и их Проклятье…

— Ого! Мне мало встречались те, кто с такой уверенностью говорит, что всё знает.

— А я этого и не говорил, — улыбнулся Павел. Он облизал губы и пристально посмотрел мне в глаза.

Тут внутри что-то тревожно ёкнуло. Я мысленно «толкнул» Воронов, но те сонно проворчали, мол, всё спокойно.

— Господин Бор, помните, с чего начался наш разговор?

— С языка?

— Со справедливости, — поправил меня Павел. — С того, кто и что готов отдать за неё. Как далеко готов зайти… Вот вы, к примеру?

— Что я? Слуга то у одних, то у других. Думаю, все мы лишь эти самые слуги. Что в приказах, что в церквах, что в войсках… Да хоть возьмите тех же самых паладинов! Чем не слуги веры? Им нельзя сделать ни шага влево, ни шага вправо.

— Да, да, да, — закивал Голубь, но мне показалось, что он не очень хотел соглашаться. — Что-то в этом есть. Только теперь, пожалуй, не совсем ясно кто и кому подчиняется. До Воисвета Железного Церковь хоть в некотором роде и «служила» Лиге, но при этом имела и могла возможность отстаивать свои позиции. Была, так сказать, свободна.

— И что изменилось?

— Под тяжестью авторитета Воисвета она оказалась в тяжёлой зависимости от державных механизмов.

Павел вздохнул. На его лбу появились несколько глубоких складок.

— Мне всё ещё верится… хочется верить, что корни нашей духовности уцелели. Церковь, безусловно, должна обновляться. Можно сказать — расти. Но вот этот фанатизм… я говорю о паладинах. Их агрессия, некоторая узость мышления… ограниченность… Мне приходилось много путешествовать. И вот помню, как однажды, будучи на Тенебре и разглядывая сооружения эльфов, меня вдруг посетила такая мысль, что как бы обеднел наш мир, если бы в нём не было таких вот рукотворных красот. Исчезли бы они в одночасье и из Сарнаута, тогда пропала бы одна из его значимых частичек. И это уже был бы не тот мир… А с другой стороны, подумал я тогда, если бы все аллоды были одинаковыми… если бы всё вокруг однотипное… это ведь была бы невероятная потеря для Сарнаута.