Но ведь тот «камень», о котором говорила Стояна, всё одно остаётся «камнем». Сути не изменить, даже сотри ты хоть сотню его острых уголков.

Ну, вот и всё. Цепь рассуждений оборвалась. Я забрался в тупик… Впервые или нет, но мне действительно было не ясно, что же теперь делать.

Ноги сами собой встали. Я тяжело дышал, как будто после долгого бега.

Что делать? Что теперь делать? — вопрос бился головой о глухую стену. И я пошел, куда глаза глядят.

Брёл и глядел по сторонам, а сам толком не соображал, куда податься. Разве что напиться?

Только подумал, глядь, а ноги сами уже подходили к Великому Холлу. На пороге виднелась знакомая фигура Торна Заики. Как собутыльник он в принципе не плох, но вот согласится ли?

Вахтмейстер заметил меня и дружественно кивнул головой. Мы перекинулись парой слов, и я предложил Заике пропустить по кружечке.

Вошли в здание, сели за стол. Мимо прошмыгнули девчонки Плаксы, которым Торн тут же приказал принести пива.

— Т-ты сегодня с-с-с… сам на-а себя не п-п-похож.

Я криво усмехнулся.

— Что ты знаешь о Нордхейме?

— Д-д-дальний остров. Лет-теть до него д-д-долго.

— И всё?

Торн достал кисет с табаком и стал набивать трубку. Второй раз вижу его за подобным занятием.

— С-с-сходи лучше к П-п-ползунам. Они т-т-тебе порасскажут.

— А что говорят у вас?

Торн изобразил недоумение:

— У к-к-кого это «у-у-у вас»?

Принесли пива. Я сделал большущий глоток и крякнул от удовольствия. Торн же слегка пригубил из своей кружки и затянулся куревом. В воздухе растёкся сладковатый запах каких-то трав.

— На-а дальних ху-у-уторах ходят б-б… былички… всякие… В городе их п-п-пересказывают на свой ма-а-анер.

Мне пока было не понятно, о чём именно говорит Торн. Он снова отпил пива, пустил пару клубов дыма, а лишь потом продолжил:

— Норд-д-дхейм — это ледяной а-ад. Веришь?

— Верю. Но всё одно мне надо туда отправиться.

— Ну да… ну да… Фрод-д-ди говорил… Там какое-то ва-а-ажное дело. Н-е-е повезло тебе.

— Отчего?

— Никто не-е хочет идти, а тебя заставляют.

— А если я сам того желаю?

— Не-е верю.

Мы осушили по кружке. Нам тут же обновили, а мы уже успели прочувствовать силу хмеля.

— По-о-очему?

— Что «почему»?

— Почему т-ты туда хочешь ид-д-д…идти?

— Может… может оттого, что это важно?

— Важно? — Торн недовольно хмыкнул. — Ну… Ф-ф-фродди может убедить.

Вахтмейстер хмыкнул и сменил тему:

— Ты ведь во-оевал? И я воевал. Думаю, что н-н-н… нам есть, что д-д-друг д-д-другу рассказать. Тебя когда-нибудь ра-а-анили?

— Было. А что?

— Меня тоже. Т-тяжело только один раз… на-а Паучьем склоне. Лежишь на-а земле… кровь истекает… И знаешь, вд-д-друг пропадает желание жить. С кажд-д… каждой каплей приходит бе-е-зразличие. У тебя т-такое было?

— Было, — кивнул я, вспоминая Сверра. Вернее его последний бой с имперскими тварями.

Вот Торн сейчас говорит, а я вспоминаю свои чувства, когда лежал на холодном берегу Ингоса. Точно так же: безразличие, усталость… неважность происходящего.

Мы с Торном осушили кружки, и вновь заказали ещё. Плаксы живо принесли.

— Странно, когда в-в-вдруг осознаёшь всю т-т-тщеность происходящего. Важное становится неважным.

— Ты прямо читаешь мои мысли, — заметил я.

— Мои братья п-п-погибли на Святой Зе-емле…

— Я знаю.

— Знаешь? А скажи: за что?

Я пожал плечами.

— Вот… А-а-а ты говоришь «важно». В этой жизни ни-и-ичего нет важного, кроме самой жизни. Вот у-у-у тебя, Бор, семья. Скоро родится ре-е-ебёнок… Это важно Остальное — ерунда… Когда я лежала на-а земле истекая к-к-к… кровью…на Па-а-учьем склоне… Когда рядом ви-и-идел тела своих б-б-братьев…

Торн вдруг замолчал, уставившись в пол. Из его короткой трубки потянулись густые клубы дыма.

Почему мы заговорили о важности наших действий? Почему не стали обсуждать рыбалку? Способы лови, скажем, омуля? Охоту?

А никто не скажет. Никто ведь не ответит… Только я сам могу определить степень важности происходящего. Только через собственное восприятие мира… И ничто не изменит его… ничто… и никто…

Вахтмейстер долго молчал, глядя пустыми глазами вдаль, и при этом осушая кружку за кружкой.

Я же вдруг «пришёл в себя», неожиданно понимая, что тоже молча сижу в Холле и выпиваю. Сосредоточить взгляд было очень трудно. Вот так именно бывает, вроде ум ещё ясный, рассуждаешь здраво, а тело… подлое тело совсем не хочет тебя слушаться.

«Провал» в мыслях меня испугал. Не понятно, где было моё сознание?

Напротив по-прежнему сидел уже осоловевший Торн Заика, на столе виднелось с десяток пустых кружек, и ещё миски с недоеденной «кислой рыбой».

Зачем же я так наклюкался? Когда успел? Ведь только вот сидел на колоде. Неужели я слишком трезво глядел на вещи? И уставший мозг не выдержал, потребовал выпивки.

Торн тоже был не в лучшей форме. Он допил очередную кружку и кому-то махнул, чтобы принесли ещё.

— Ну мы с тобой дали, — я попытался улыбнуться.

Гибберлинг облизал свои толстые губы. И вдруг прямо спросил:

— Всё-таки п-п-пойдёшь на Нордхейм?

— А куда деваться?

— Н-да! Смельчак…

Глаза Торна заблестели. И этот блеск был очень неприятным, холодным, как у мертвеца. Вахтмейстер вдруг перестал заикаться.

— Это остров самых потаённых твоих страхов, — без шуток сказал он. Ноздри гибберлинга расширились, словно у хищника в азарте охоты. — Ведь не секрет, что у каждого они свои собственные. Большинство боится одиночества, или глупой смерти… просто смерти… Я, например, непонимания. Ни чудовищ… ни темноты, в которой те скрываются… А непонимания. Когда тебя осуждают… Ты ведь не раз ходил по нашему рынку. А в прочем, и на иных бывал, ведь так? Там одно и тоже: стоят болтуны, да перемывают кости своим знакомым, соседям… остальным о ком слышали, либо знали. Я уверен, — Торн наклонился ближе, — что и меня так же само…

— А есть за что? — серьёзно спросил я, пытаясь сосредоточить взгляд.

— Конечно… как не быть! Сделал не так, сказал не то — да мало ли за что ещё.

— И ты этого боишься?

Торн потупил взгляд и с силой сжал кулаки.

— Я тебе это сказал, как товарищу.

— Понимаю… и ценю.

— Нордхейм жуткий остров, — вздохнул Торн. — Страшный. Мы, гибберлинги, не ходим туда. Никто не ходит. Все в душе боятся встретить там собственные страхи. А мало того — не справиться с ними. Кто его знает, что на Нордхейме обитает. Может истина? А?

Мне все эти россказни показались жутко надуманным. И ещё глупыми, как и признание страха непонимания.

Это надо же: бывают такие странные ребята.

Хотя, мы все странные. Чего тут скрывать.

— Мне сегодня сон привиделся… необычный, — заплетающимся языком, проговорил я гибберлингу, видно желая тоже поделиться с ним чем-то сокровенным.

Сон действительно имел место. Отчего-то утром он подзабылся. А вот сейчас ни с того, ни с сего выплыл из глубин памяти.

Торн попытался изобразить внимание.

— Покойники. Много-много покойников… Северские… Берест, Велес… их батя, — начал я перечислять тех, кого вспомнил. — Пискля… Чаруша… да много ещё кто. А напротив них сидели другие: староста Боромиль, с зуреньского бортничьего хутора в Светолесье… его веселушка жена… и Мила Огонькова из Вертышского острога… и ещё Рута… Рута… Рута… Гм!

Тут со стороны бы показалось, что я просто поперхнулся. Но предательские слёзы выдали волнение. Благо пьяный Торн уставился пустыми глазами в стол.

Взгляд Снеговой был осуждающим. Она сурово взирала на меня, сложив свои тонкие руки на коленях.

— Все они сидели за громадным столом. Пили, ели… о чём-то болтали… А я хотел к ним, но тут кто-то встал… кажется это была Рута… не помню… Нет, то и верно была Рута! Она преградила мне путь, указывая назад на дверь…

Я поднял полупустую кружку и одним махом осушил её до самого дна. Торн подпёр свою тяжёлую голову рукой и всё ещё пытался удержать свой разум на границе бытия. Веки упорно старались закрыть его мутные глаза, но вахтмейстер тряхнул башкой и стукнул кулаком по столу.