Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Симонов Константин МихайловичКомаров Петр Степанович
Заболоцкий Николай Алексеевич
Фатьянов Алексей Иванович
Орешин Петр Васильевич
Корнилов Борис Петрович
Семеновский Дмитрий Николаевич
Берггольц Ольга Федоровна
Бедный Демьян
Яшин Александр Яковлевич
Васильев Сергей Александрович
Гусев Виктор Евгеньевич
Чуркин Александр Дмитриевич
Смирнов Сергей Георгиевич
Сурков Алексей Александрович
Шведов Яков Захарович
Смеляков Ярослав Васильевич
Тихонов Николай Семенович
Браун Николай Леопольдович
Рождественский Всеволод Александрович
Кедрин Дмитрий Борисович
Голодный Михаил Сергеевич
Недогонов Алексей Иванович
Прокофьев Александр Андреевич
Твардовский Александр Трифонович
Ахматова Анна Андреевна
Ручьев Борис Александрович
Багрицкий Эдуард Георгиевич
Щипачев Степан Петрович
Пастернак Борис Леонидович
Саянов Виссарион Михайлович
Лебедев-Кумач Василий Иванович
Поделков Сергей Александрович
Светлов Михаил Аркадьевич
Асеев Николай Николаевич
Тарковский Арсений Александрович
Луговской Владимир Александрович
Алигер Маргарита Иосифовна
Софронов Анатолий Владимирович
Рыленков Николай
Каменский Василий Васильевич
Васильев Павел Николаевич
Исаковский Михаил Васильевич
Решетов Александр Ефимович
Авраменко Илья
 > Сборник лирики 30-х годов > Стр.80
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
79
80
81
...
99
Сборник лирики 30-х годов - i_026.jpg

Эдуард Багрицкий

Происхождение

Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся… Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец! —
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие…
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: Крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
… Ну как, скажи, поверит в эту
     прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо, —
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный! Возьми свой скарб
     убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи! —
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!

«Итак, бумаге терпеть невмочь…»

Итак, бумаге терпеть невмочь,
Ей надобны чудеса:
Четыре сосны
Из газонов прочь
Выдергивают телеса.
Покинув дохлые кусты
И выцветший бурьян,
Ветвей колючие хвосты
Врываются в туман.
И сруб мой хрустальнее слезы
Становится.
Только гвозди
Торчат сквозь стекло,
Да в сквозные пазы
Клопов понабились грозди.
Куда ни посмотришь —
Туман и дичь,
Да грач на земле как мортус.
И вдруг из травы
Вылезает кирпич —
Еще и еще!
Кирпич на кирпич.
Ворота. Стена. Корпус.
Чего тебе надобно?
Испокон
Веков я живу один.
Я выстроил дом,
Я придумал закон,
Я сыновей народил…
Я молод,
Но мудростью стар, как зверь.
И, с тихим пыхтеньем, вдруг,
Как выдох,
Распахивается дверь
Без прикосновенья рук.
И товарищ из племени слесарей
Идет из этих дверей.
(К одной категории чудаков
Мы с ним принадлежим —
Разводим рыб
И для мальков
Придумываем режим.)
Он говорит:
— Запри свой дом,
Выйди и глянь вперед:
Сначала ромашкой,
Взрывом потом
Юность моя растет.
Ненасытимая, как земля,
Бушует среди людей,
Она голодает, —
Юность моя,
Как много надобно ей!
Походная песня ей нужна,
Солдатский грубый паек:
Буханка хлеба
Да ковш вина,
Борщ да бараний бок.
А ты ей приносишь
Стакан слюны,
Грамм сахара
Да лимон,
Над рифмой просиженные штаны —
Сомнительный рацион…
Собаки, аквариумы, семья —
Вокруг тебя как забор…
Встает над забором
Юность моя,
Глядит на тебя в упор.
Гектарами поднятых полей,
Стволами сырых лесов
Она кричит тебе:
— Встань скорей!
Надень пиджак и окно разбей,
Отбей у дверей засов!
Широкая зелень
Лежит окрест —
Подстилкой твоим ногам!
(Рукою он делает вольный жест
От сердца —
И к облакам.
Я знаю в нем
Свои черты,
Хотя он костляв и рыж,
И я бормочу себе:
«Это ты
Так здорово говоришь».)
Он продолжает:
— Не в битвах бурь
Нынче юность моя,
Она придумывает судьбу
Для нового бытия.
Ты думаешь:
Грянет ужасный час!
А видишь ли, как во мрак
Выходит в дорогу
Огромный класс —
Без посохов и собак!
Полна преступлений
Степная тишь,
Отравлен дорожный чай…
Тарантулы… Звезды…
А ты молчишь?
Я требую! Отвечай!
И вот, как приказывает сюжет.
Отвечает ему поэт:
— Сливаются наши бытия,
И я — это ты!
И ты — это я!
Юность твоя, —
Это юность моя!
Кровь твоя —
Это кровь моя!
Ты знаешь, товарищ,
Что я не трус,
Что я тоже солдат прямой.
Помоги ж мне скинуть
Привычек груз,
Больные глаза промой!
(Стены чернеют.
Клопы опять
Залезают под войлок спать.
Но бумажка полощется под окном
«За отъездом
Сдается в наем!!»)
80
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"274648","o":1}