Жизнь Ночь глуха. Я зажигаю спичку И по огненному ножу, Средь кибиток и запряжек бычьих, На широкую дорогу выхожу. Две зари друг другу отдавали Рваные отары облаков. Вдоль карагачей, сухих дувалов Я иду легко и далеко. Так легко, что ни землей, ни камнем Мой уход не потревожен был. И летела сзади облаками Азиатская, седая пыль. Но тропинка, тонкая, двойная, Переводит через тощий ров К опустелой крепости Дейнау, В кладбище распавшихся бугров. Шла гроза, гремя по горным склонам, Дыбилась неведомо куда. К ней тянулась глыба из бетона, И на гребне — красная звезда. Здесь давно не разрывался порох, Не клонился мокрый шелк знамен, — Это кладбище алайцев и саперов, Выщербленных каменных имен. Млечный Путь наполнен белым соком. Освещает звездная река Надпись: «За трудящихся Востока!», Буквы: «Слава!» — и металл венка. Я, товарищи, про этот подвиг знаю, Хоть неведомы суровых лиц черты. Кровь героев светит, поднимаясь Из глубин подземной темноты. Кровь, пролитая за жизнь, не канет. Ей дано в людских телах кружить. Ваша жизнь, кипевшая в словах и тканях, — Это есть и будет наша жизнь. По ночам в непроходимой чаще Времени все чаще слышу я, Как ревет в крови моей летящей Грузная махина бытия. Я глядел в глаза твои большие, Жизнь, праматерь смерти и любви, Я хотел понятней, проще, шире Каждой радости сказать: «Живи!» Но штыком мне отворили зренье, Ослепила боем и людьми Ненависть, которой нет сравненья, Ярость, перестроившая мир. Только ей отдал я все на свете, Право жить и честно умереть, Даже тот, любимый мною ветер — Ветер дальних странствий и морей. Смерть не для того, чтобы рядиться В саван мертвых, медленных веков. Умереть — чтобы опять родиться В новой поросли большевиков. «Сивым дождем на мои виски…»
Сивым дождем на мои виски падает седина, И страшная сила пройденных дней лишает меня сна. И горечь, и жалость, и ветер ночей, холодный, как рыбья кровь, Осенним свинцом наливают зрачок, ломают тугую бровь, Но несгибаема ярость моя, живущая столько лет. «Ты утомилась?» — я говорю. Она отвечает: «Нет!» Именем песни, предсмертным стихом, которого не обойти, Я заклинаю ее стоять всегда на моем пути. О, никогда, никогда не забыть мне этих колючих ресниц, Глаз расширенных и косых, как у летящих птиц. Я слышу твой голос, голос ветров, высокий и горловой, Дребезг манерок, клекот штыков, ливни над головой. Много я лгал, мало любил, сердце не уберег, Легкое счастье пленяло меня и легкая пыль дорог. Но холод руки твоей не оторву и слову не изменю, Неси мою жизнь, а когда умру — тело предай огню. Светловолосая, с горестным ртом, — мир обступил меня, Сдвоенной молнией падает день, плечи мои креня, Словно в полете, резок и тверд воздух моей страны. Ночью, покоя не принося, дымные снятся сны. Кожаный шлем надевает герой, древний мороз звенит. Слава и смерть — две родные сестры — смотрят в седой зенит. юноши строятся, трубы кипят плавленым серебром Возле могил и возле людей, имя которых — гром. Ты приходила меня ласкать, сумрак входил с тобой, Шорох и шум приносила ты, листьев ночной прибой. Грузовики сотрясали дом, выл, задыхаясь, мотор, Дуло в окно, и шуршала во тьме кромка холщовых штор. Смуглые груди твои, как холмы над обнаженной рекой. Юность моя — ярость моя — ты ведь была такой! Видишь — опять мои дни коротки, ночи идут без сна, Медные бронхи гудят в груди под ребрами бегуна. Так опускаться, как падал я, — не пожелаю врагу. Но силу твою и слово твое трепетно берегу, Пусть для героев и для бойцов кинется с губ моих Радость моя, горе мое — жесткий и грубый стих. Нет, не любил я цветов, нет, — я не любил цветов, Знаю на картах, среди широт легкую розу ветров. Листик кленовый — ладонь твоя. Влажен, и ал, и чист Этот осенний, немолодой, сорванный ветром лист. |