Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Твардовский Александр ТрифоновичАхматова Анна Андреевна
Берггольц Ольга Федоровна
Смирнов Сергей Георгиевич
Симонов Константин Михайлович
Смеляков Ярослав Васильевич
Заболоцкий Николай Алексеевич
Багрицкий Эдуард Георгиевич
Авраменко Илья
Бедный Демьян
Васильев Сергей Александрович
Исаковский Михаил Васильевич
Сурков Алексей Александрович
Пастернак Борис Леонидович
Яшин Александр Яковлевич
Щипачев Степан Петрович
Кедрин Дмитрий Борисович
Лебедев-Кумач Василий Иванович
Рождественский Всеволод Александрович
Поделков Сергей Александрович
Алигер Маргарита Иосифовна
Софронов Анатолий Владимирович
Рыленков Николай
Тихонов Николай Семенович
Луговской Владимир Александрович
Чуркин Александр Дмитриевич
Светлов Михаил Аркадьевич
Каменский Василий Васильевич
Асеев Николай Николаевич
Тарковский Арсений Александрович
Фатьянов Алексей Иванович
Ручьев Борис Александрович
Васильев Павел Николаевич
Голодный Михаил Сергеевич
Корнилов Борис Петрович
Гусев Виктор Евгеньевич
Саянов Виссарион Михайлович
Прокофьев Александр Андреевич
Браун Николай Леопольдович
Семеновский Дмитрий Николаевич
Шведов Яков Захарович
Комаров Петр Степанович
Решетов Александр Ефимович
Орешин Петр Васильевич
Недогонов Алексей Иванович
 > Сборник лирики 30-х годов > Стр.53
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
52
53
54
...
99
Сборник лирики 30-х годов - i_012.jpg

Владимир Луговской

Послесловие

Меня берут за лацканы,
Мне не дают покоя:
Срифмуйте нечто ласковое,
Тоскливое такое,
Чтобы пахнуло свежестью,
Гармоникой, осокой,
Чтобы людям понежиться
Под месяцем высоким.
Чтобы опять метелица
Да тоненькая бровь.
Все в мире перемелется —
Останется любовь.
Останутся хорошие
Слова, слова, слова,
Осенними порошами
Застонет голова,
Застонет, занедужится
Широкая печаль —
Рябиновая лужица,
Березовая даль.
Мне плечи обволакивают,
Мне не дают покоя —
Срифмуйте нечто ласковое,
Замшевое такое,
Чтоб шла разноголосица
Бандитских банд,
Чтобы крутил колесиком
Стихов джаз-банд,
Чтобы летели, вскрикивая,
Метафоры погуще,
Чтобы искать великое
В кофейной гуще.
Вы ж будете вне конкурса
По вычурной манере, —
Показывайте фокусы
Открытия Америк.
Все в мире перекрошится,
Оставя для веков
Сафьяновую кожицу
На томике стихов.
Эй, водосточный желоб,
Заткнись и замолчи! —
Слова мои — тяжелые,
Большие кирпичи.
Их трудно каждый год бросать
На книжные листы.
Я строю стих для бодрости,
Для крепкой прямоты.
Я бьюсь с утра до вечера
И веселюсь при этом.
Я был политпросветчиком,
Солдатом и поэтом.
Не знаю — отольются ли
Стихи в мою судьбу, —
Морщинки революции
Прорезаны на лбу.
Не по графам и рубрикам
Писал я жизни счет.
Советская Республика
Вела меня вперед.
Я был набит ошибками,
Но не кривился в слове,
И после каждой сшибки я
Вставал и дрался снова.
И было много трусости,
Но я ее душил.
Такой тяжелый груз нести
Не сладко для души.
А ты, мой честный труд браня,
Бьешь холостым патроном,
Ты хочешь сделать из меня
Гитару с патефоном.
Тебе бы стих для именин,
Вертляв и беззаботен.
Иди отсюда, гражданин,
И не мешай работе.

Пепел

Твой голос уже относило.
   Века
Входили в глухое пространство
   меж нами.
Природа
   в тебе замолчала,
И только одна строка
На бронзовой вышке волос,
   как забытое знамя,
   вилась
И упала, как шелк,
   в темноту.
Тут
   подпись и росчерк.
      Все кончено,
Лишь понемногу
в сознанье въезжает вагон,
идущий, как мальчик,
не в ногу
с пехотой столбов телеграфных,
агония храпа
артистов эстрады,
залегших на полках, случайная фраза:
«Я рада…»
И ряд безобразных
сравнений,
эпитетов
и заготовок стихов.
И все это вроде любви.
Или вроде прощанья навеки.
   На веках
   лежит ощущенье покоя
   (причина сего — неизвестна).
   А чинно размеренный голос
   в соседнем купе
   читает
о черном убийстве колхозника:
— Наотмашь хруст топора
   и навзничь — четыре ножа,
в мертвую глотку
   сыпали горстью зерна.
Хату его
   перегрыз пожар,
Там он лежал
   пепельно-черный. —
Рассудок —
   ты первый кричал мне:
   «Не лги».
Ты первый
   не выполнил
   своего обещанья.
Так к чертовой матери
   этот психологизм!
Меня обнимает
   суровая сила
   прощанья.
Ты поднял свои кулаки,
   побеждающий класс.
Маячат обрезы,
   и[17] полночь беседует с бандами.
«Твой пепел
   стучит в мое сердце,
   Клаас.
Твой пепел
   стучит в мое сердце,
   Клаас», —
Сказал Уленшпигель —
   дух
   восстающей Фландрии.
На снежной равнине
   идет окончательный
   бой.
Зияют глаза,
   как двери,
   сбитые с петель,
И в сердце мое,
   переполненное
   судьбой,
Стучит и стучит
   человеческий пепел.
Путь человека —
   простой и тяжелый
   путь,
Путь коллектива
   еще тяжелее
   и проще.
В окна лачугами лезет
   столетняя жуть;
Все отрицая,
   качаются мертвые рощи.
Но ты зацветаешь,
   моя дорогая земля.
Ты зацветешь
   (или буду я
   трижды
   проклят…)
На серых[18] болванках железа,
   на пирамидах угля,
На пепле
   сожженной
   соломенной кровли.
Пепел шуршит,
   корни волос шевеля.
Мужество вздрагивает,
   просыпаясь,
Мы повернем тебя
   в пол-оборота,
   земля.
Мы повернем тебя
   круговоротом,
   земля.
Мы повернем тебя
   в три оборота,
   земля,
Пеплом и зернами
   посыпая.
вернуться

17

В бумажной книге «в». (прим. верст.)

вернуться

18

В бумажной книге «серных». (прим. верст.)

53
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"274648","o":1}