Со съезда писателей Это рушится песен лава, как вода, горяча, жива: наша молодость, наша слава, все наречия и слова. И бараньи плывут папахи, прихотливы и велики, шелком вышитые рубахи и английские пиджаки. Самой красочной песни — длинной путь-дорогой, строфа, беги. Так же мягко идут козлиной тонкой кожицы сапоги. Горным ветром на нас подуло, в облаках моя голова — заунывные из аула закружили меня слова. Здесь, товарищи, без обмана, песня славная глубока — я приветствую Сулеймана, дагестанского старика. Мы гордимся такой нагрузкой — замечателен песен груз — и таджик, и грузин, и русский, и татарин, и белорус. Мы не сложим такого груза на прекрасном пути своем — мы, поэты всего Союза, собираемся и поем. О горах, уходящих в небо, о морях молодого хлеба, об Украине и Сибири, о шиповнике над водой, о стране — самой лучшей в мире, самой вечной и молодой. Эту песню залетную птичью мы на сотни поем голосов, похваляясь пушниной и дичью всех опушек, болот и лесов, лососиной, охотой лосиной, поговоркою областной, похваляясь березой, осиной, краснораменскою сосной. Мы любуемся всем — пилотом, побежденным смертельным льдом, стратостатами, Красным Флотом, обороною и трудом. Нашей Родины степи, склоны мы, как песню, берем на щит. Пушкин смотрит на нас с колонны, улыбается и молчит. Все прекраснее и чудесней этот славный для нас старик, и его поминает песней всякий сущий у нас язык. Вечер Гуси-лебеди пролетели, чуть касаясь крылом воды, плакать девушки захотели от неясной еще беды. Прочитай мне стихотворенье как у нас вечера свежи, к чаю яблочного варенья мне на блюдечко положи. Отчаевничали, отгуляли, не пора ли, родная, спать, — спят ромашки на одеяле, просыпаются ровно в пять. Вечер тонкий и комариный, погляди, какой расписной, завтра надо бы за малиной, за пахучею, за лесной. Погуляем еще немного, как у нас вечера свежи! Покажи мне за ради бога, где же Керженская дорога, обязательно покажи. Постоим под синей звездою. День ушел со своей маетой. Я скажу, что тебя не стою, что тебя называл не той. Я свою называю куклой — брови выщипаны у ней, губы крашены спелой клюквой, а глаза синевы синей. А душа — я души не знаю. Плечи теплые хороши. Земляника моя лесная, я не знаю ее души. Вот уеду. Святое слово, не волнуясь и не любя, от Ростова до Бологого буду я вспоминать тебя. Золотое твое варенье, кошку рыжую на печи, птицу синего оперенья, запевающую в ночи. Прощание На краю села большого — пятистенная изба… Выйди, Катя Ромашова, — золотистая судьба. Косы русы, кольца, бусы, сарафан и рукава, и пройдет, как солнце в осень, мимо песен, мимо сосен, — поглядите — какова. У зеленого причала всех красивее была, — сто гармоник закричало, сто девчонок закричало, сто девчонок замолчало — это Катя подошла. Пальцы в кольцах, тело бело, кровь горячая весной, подошла она, пропела: — Мир компании честной. Холостых трясет и вдовых, соловьи молчат в лесу, полкило конфет медовых я Катюше поднесу. — До свидания, — скажу, — я далеко ухожу… Я скажу, тая тревогу: — Отгуляли у реки, мне на дальнюю дорогу ты оладий напеки. Провожаешь холостого, горя не было и нет, я из города Ростова напишу тебе привет. Опишу красивым словом, что разлуке нашей год, что над городом Ростовом пролетает самолет. Я пою разлуке песни, я лечу, лечу, лечу, я летаю в поднебесье — петли мертвые кручу. И увижу, пролетая, в светло-розовом луче: птица — лента золотая — на твоем сидит плече. По одной тебе тоскую, не забудь меня — молю, молодую, городскую, никогда не полюблю… И у вечера большого, как черемуха встает, плачет Катя Ромашова, Катя песен не поет. Провожу ее до дому, сдам другому, молодому. — До свидания, — скажу, — я далеко ухожу… Передай поклоны маме, попрощайся из окна… Вся изба в зеленой раме, вся сосновая она, петухами и цветами разукрашена изба, колосками, васильками, — сколь искусная резьба! Молодая яблонь тает, у реки поет народ, над избой луна летает, Катя плачет у ворот. |