Подход, сформулированный в общих чертах императорской грамотой со специальным решением о восьми графствах Пентаполиса, император и папа практиковали применительно не только к Риму и Италии, но и к восточным соседям империи, Польше и Венгрии. При этом инициативу взял в свои руки опять-таки император, в 1000 году в исключительно демонстративной форме приобщивший к «renovatio imperii» сначала Польшу. Этой акции, которая увенчалась посещением Оттоном могилы его друга мученика Адальберта в Гнезно, предшествовало ее тщательное обсуждение императором и папой, в котором с польской стороны принял, по-видимому, участие сводный брат Адальберта Гауденций. Они договорились учредить в Гнезно польское архиепископство, которое должен был возглавить Гауденций. Последний уже в Риме был посвящен в сан «archiepiscopus S. Adalberti» («архиепископа св. Адальберта»). Затем император, сопровождаемый высокопоставленными папскими и имперскими сановниками, в декабре 999 года с большой пышностью выступил в Гнезно. Особенностью этого предприятия, которое представлялось одновременно и высокой политической акцией, и паломничеством, было то, что Оттон III на все время его проведения добавил к своему титулу апостольскую формулу набожной покорности «servus Jesu Christi» («раб Иисуса Христа»). Тем самым он возвестил, что, будучи властелином, хочет действовать в духе апостолов, и торжественно выступил в пользу реновации. Поход привел его через Регенсбург, Цейц и Мейсен к польской границе около Элау на Бубре, где он был торжественно принят князем Болеславом Польским. После этого князь сопровождал императора до Гнезно. На подступах к городу Оттон снял с себя обувь и сначала как паломник отправился к могиле канонизированного тем временем в Риме св. Адальберта. Только после молитвы над его мощами император обратился к политическим делам. По сообщению так называемого Галла Анонима, автора хотя и более поздней, но опирающейся на старую традицию «Chronica Polonorum», Оттон во время последовавших затем торжеств сделал польского князя, после того как тот вступил с ним в дружественный союз, «frater et cooperator imperii» («братом и соратником империи») и «amicus populi Romani» («другом римского народа»), передав ему при этом копию священного копья. Формулировки недостаточно определенны, однако вполне вероятно, что они могли означать возведение Болеслава в сан патриция, то есть наместника императора. В любом случае император, несомненно, ощутимо повысил польского князя в ранге и упрочил его общественное положение, что, впрочем, констатирует и Титмар Мерзебургский, откровенно критически замечая, будто Оттон произвел Болеслава из «tributaries» («податного») в «dominus» («господина»). Смысл в том, что Болеслав освобождался от подчинения германскому королевству, но приобщался к империи как «cooperator». Этому соответствует отданное тогда же распоряжение относительно польской церкви. С учреждением архиепископства Гнезно, уже подготовленным в Риме, Польша получала собственную церковную организацию, во главе которой вставал уже посвященный в сан Гауденций. Ему, как митрополиту, должны были подчиняться епископства-суффраганы{17} — Кольбергское (для Померании), Бреслауское (для Силезии) и Краковское (для Краковии — Малой Польши). Познань, епископ которой Унгер вместе с архиепископом Магдебургским противостоял нововведениям, осталась, вероятно, в сообществе магдебургских церквей. Однако это не изменило того факта, что церковь Польши в принципе отделилась от немецкой церкви (подобно тому, как власть Болеслава отделилась от германского королевства) и стала самостоятельной. Зато она оказалась накрепко привязана к римской церкви и тем самым, в смысле реновации, к империи. Это, очевидно, и было целью императора и папы — посредством проведения реновационной политики, в конкуренции с Византией, распространить свое влияние как можно дальше на славянский Восток.
Поэтому годом позже оба они действовали и в Венгрии совершенно таким же образом, как в Польше, для чего еще раньше подготовили почву сам Оттон III и его друг Адальберт Пражский. Адальберт прилагал усилия по христианизации венгров еще из своего Пражского епископства. Он, по-видимому, способствовал также знакомству Оттона с Вайком, сыном князя Гейзы Венгерского. Предание, хотя и не вполне ясное, все-таки говорит о возможности того, что Адальберт 26 декабря 996 года окрестил Вайка при императорском дворе в Кёльне. После этого Вайк принял имя Стефан (венг. Иштван) в честь святого, чтимого в этот день. Император, который засвидетельствован традицией в качестве его крестного отца, вероятно, по этому поводу вручил ему копию святого копья, которое теперь в источниках фигурирует также как копье св. Маврикия. В данном случае это было добрым знаком, символизировавшим, что Стефан должен нести копье как поборник христианства. С тех пор как он в 997 году вступил в брак с Гизелой, сестрой герцога Генриха Баварского (будущего короля), и унаследовал своему отцу князю Гейзе Венгерскому, распространение христианства в его стране ознаменовалось большими успехами. Вскоре после смерти св. Адальберта, чьего ученика Асхерика (предположительно немца) Стефан вызвал в Венгрию, он начал строительство церкви св. Адальберта в Гране (Эстергоме) и вступил с папой и императором в переговоры, содержание которых хотя и неизвестно в подробностях, но в сути своей может быть раскрыто самим ходом событий. После этого они, подобно тому, как это произошло в Польше, были уже вправе учредить для Венгрии собственную церковную организацию и повысить рангом князя Стефана. Император и папа, очевидно, согласились с планами Стефана. В результате уже во время гнезненской поездки императора Асхерик «ad Sobbotin», возле горы Цобтен{18}, был возведен в сан архиепископа. Его посвящение, таким образом, как и в случае с Гауденцием, предшествовало учреждению архиепископства. Оно было санкционировано императором и папой позднее, на заседавшем в апреле 1001 года синоде в Равенне, центром архиепископства был определен Гран, и Асхерику (Анастасию) было вверено управлять им. После этого Стефан, по сообщению Титмара, получил от императора королевскую корону, которой Асхерик как папский легат его увенчал. Таким образом, вырисовывается совершенно та же картина, что и в Гнезно: снова император и папа координируют свои действия, чтобы и Венгрию, как до этого Польшу, связать с римской церковью и с империей.
Насколько сильно сам Оттон III ощущал себя соответствующим знаменитому образцу — Карлу Великому — в своих обновленческих устремлениях, казалось бы, абсолютно определенных римской традицией, явствует из следующего факта. В промежутке между обоими «государственными деяниями» император приехал в Ахен, чтобы некой символической акцией с убедительностью, которую едва ли можно было превзойти, заявить о своей приверженности Карлу Великому и заручиться его помощью. Наперекор всем обычаям того времени, а потому соблюдая величайшую секретность, Оттон повелел открыть захоронение императора, почтил его, «преклонив колени», как перед святым, и после этого забрал его нательный крест и другие реликвии. Они, очевидно, должны были помочь ему продолжить дело обновления в духе Карла.
Оттон наверняка хорошо представлял себе, что за первыми протестами против его имперской политики, которые особенно ярко проявились среди саксонского духовенства, могли последовать и другие выступления, и, возможно, еще более сильные. То, к чему он стремился, было столь необычно, величественно и смело, но одновременно чревато столь большой напряженностью, что не могло осуществиться без осложнений. Знаменателен, однако, пример Титмара Мерзебургского, который разделял сдержанность своих сотоварищей — саксонских епископов — в отношении происходящего в Гнезно, но был согласен с внутригерманской «римской» церковной политикой императора и, естественно, высоко ценил его усилия, направленные на восстановление Мерзебургского епископства. Этот пример показывает, что епископат, несмотря на сдержанность и несогласие (впрочем, охватившие его лишь отчасти), оставался все-таки связанным с императором, и тот обладал многими возможностями для активизации данной связи в случае необходимости. Хуже было то, что в начале 1001 года, вслед за послужившим прелюдией непродолжительным, быстро подавленным мятежом в Тиволи, восстали также и римляне, и император вместе со своим папой вынужден был оставить город. Оттон должен был пережить это как особенно тяжелый удар, поскольку не мог отказаться от Рима, предназначенного быть центром и целью реновации.
