Ментальный образ готовит появление несущей опоры послевоенного кинематографа — образа-времени. Его развитие связано с преобладанием чисто оптических и звуковых ситуаций над сенсорно-моторными. Не отменяя образа-движения, образ-время переворачивает соотношение движения и времени в кино: время перестает быть измерением движения, его косвенным изображением; движение становится следствием непосредственного представления о времени. Результатом этого являются ложные движения, нелинейное кинематографическое время; иррациональный монтаж приходит на смену классическому рациональному. Именно такой новый образ выявляет, согласно Делёзу, подлинную сущность кино, чья специфика и состоит в самодвижении образа. Кино — «это способ применения образов, дающий силу тому, что было лишь возможным»; «сущность кино — в мышлении». Новое кино отличается разрывом связи человека с миром; открытый мир классического кинематографа сменяется внешним, экстериорным по отношению к человеку миром.

Образ-время эмансипируется, постепенно освобождаясь от реальности. Метафора, метонимия, внутренний монолог оказываются невостребованными. Происходит постепенный дрейф от воспоминаний к снам, фальсификациям, симуляции, лже-персо-нажам (неореализм Р. Росселини и В. де Сика, «новая волна» — Ж. -Л. Годар и Ж. Ри-ветт, творчество М. Антониони). Фильмы вырастают из кристаллов времени (Ж. Ренуар, Ф. Феллини, Л. Висконти), острие настоящего вонзается в ткань прошлого (О. Уэлс).

Специальный интерес представляет соотношение мышления и кино. Если для классики характерно движение от образа к мышлению, для современности — от мышления к образу, то их результирующей является равенство образа и мышления. Кризисные же явления в кино связаны с бессилием мышления (А. Арто), что обусловливает апелляцию к вере вместо разума. Происходит как бы переход от кинематографической теоремы к задаче (П. Пазолини) и обратно (Ж. -Л. Годар).

В этом контексте закономерна ориентация современного кино на телесность, жестуальность (см.: Жест). Способное многое сказать о времени тело — необходимая составлющая образа-времени. Доказательства этому — усталое, некоммуникабельное тело (М. Антониони), гротескное тело (К. Бене), повседневное и церемониальное тело (Ж. -Л. Годар, Ж. Риветт, Ш. Акерман, Ж. Эсташ). Контрапункт телесности — церебральное кино С. Кубрика.

Ж. Делёз приходит к выводу о том, что кино — не язык, не речь, но материал, предпосылка речи; это движение и процесс мышления (долингвистические образы), их видение в психомеханике духовного автомата. Переходы между двумя основными типами образов рождают миксты, в результате чего современный образ-время предстает не как эмпирический либо метафизический, но как трансцендентальный: время выходит из берегов, раскрывается в чистом виде. Иррациональная связь образов образует ноознаки, обозначающие невыразимое, нерешаемое, несоразмерное, несоединимое, невозможное — все то, к чему тяготеет искусство конца века.

Размышления о литературе, театре, кинематографе, живописи, музыке приводят Делёза и Гваттари к обобщениям, касающимся искусства в целом. Искусство предстает как единый континуум, который может принимать различные формы — театральные, фильмические, музыкальные и т. д. Однако формы эти объединены единым принципом: они подчиняются скорости бесознательного шизопотока, являются ее вариациями. Так, в театре скорость — это интенсивность аффектов, подчиняющих себе сюжет. В кино скорость иная, это "визуальная музыка", позволяющая воспринимать действие непосредственно, минуя слова.

Лит.:

Делёз Ж.

Марсель Пруст и знаки. СПб

Deleuze G., Guattari F. Capitalisme et schizophrénie. T.I. L'Anti-Oeudipe. P., 1972;

Deleuze G. Superpositions. P., 1979;

Deleuze G.

Cinéma I. L'image-mouvement.

P., 1983;

Cinéma 2. Limage-temps. P., 1985.

H. M.

Один из главных представителей формального метода в литературоведении, создатель ОПОЯЗа. Его теория остранения, переносящая внимание с художественного образа на технику его создания, меняющая тем самым взгляд на понятие произведения искусства, была манифестирована им как основной принцип художественности. Показать обычное как необычное — сущность остранения и искусства. Искусство в остранении — не тезис, абсолютная данность, считал Ш., искажение действительности — ее преображение, выпуклость обыкновенного.

Как ведущий теоретик формального метода Ш. закрепил в рамках его теоретического арсенала такие понятия, как «ощутимость» — чувство деформации привычного понятия, стандартного контекста слов, предшествующее остранению; «искажение» — способ затруднения восприятия, благодаря которому можно глубже вглядеться в мир; «выражаемость» — одна из функций речевой деятельности. На этих понятиях основывалась идея о разграничении художественного языка от остальных языковых явлений. В поэтическом языке слово рассматривалось как вещь, и все понятия теории Ш. были служебным материалом для толкования этого аспекта исследований: слово — вещь, образ — конструкция. Образ — образование системы вещей. Произведение искусства, по Ш., есть «чистая форма», содержание искусства — «один из аспектов формы». Понятие содержания имело значение приема, который представлял главную эстетическую ценность произведения, т. е., перестав игнорировать содержание, Ш. апеллировал к чисто формальному понятию приема для объяснения значения содержания. Сама же форма была дополнена им еще одним понятием — «материал». Слово понималось в качестве материала художественного произведения; его бытие формализовано в поэтическую, художественную речь. Слово — материал и предмет научного изучения и — средство коммуникации, материальная единица художественного текста.

В кругу формалистов появляется и новое определение художественной литературы как «системы знаков», или функционального поля словесного материала, определенным образом выстроенных словесных структур, конструкций. Так формалисты создали прецедент для возникновения структуралистского направления (см.: Структурализм) в русском литературоведении (М. Бахтин, Ю. Лотман).

Ш. ввел в научный лексикон зрелого формализма и понятие литературного приема, который трактовался так же неоднозначно, как и понятие материала. Отчасти «прием» применялся при объяснении содержательных моментов текста, например, как поверхностный слой остранения — впечатление, т. к. на эстетическом уровне это аспект содержания, на уровне внеэстетическом, базовом, остранение как прием есть способность формы создавать впечатление, т. е. опять-таки делать вещь. Впечатление, созерцание вещи — суть для формалистов едина. Это находка Ш. и новый предмет исследований формалистического направления.

Прием, по Ш., — критерий создания формы, демонстрация подачи языкового материала. Техника приложения приема к материалу позволяет производить оригинальную форму. Степень оригинальности — в умении художника скомпоновать различные приемы в единую форму. И тонко подобрать материал, иначе никакой прием не в состоянии организовать стихию языкового хаоса.

С самим понятием «материал» у Ш. не было определенности. С одной стороны, это уже упоминаемое языковое поле для структурирования стихии языка в остраняющие формы, с другой — готовая конструкция содержания. Последнее рассматривалось как формальная структура условных компонентов содержания произведения. Так Ш. поднял вопрос об условности искусства.

Длительное время Ш. не касался истории литературы, проблем сюжетосложения, техники композиции, логики типажа, характера. Тем не менее он считал, что жизнь созданной художником вещи не заканчивается после ее создания: наступает процесс созерцания вещи. Это еще один этап ее бытия.

Созерцание сотворенного мира — еще один этап научного творчества Ш. и ряда ученых формалистического направления. На этом этапе Ш. были подняты вопросы типологических мотивировок, ряда независимых стилистических особенностей речевых характеристик персонажей и т. д. Введенные Ш. и русскими формалистами термины: остранение, прием, мотивировка, условность и некоторые другие вошли в арсенал ряда исследовательских направлений в гуманитарных науках XX в.: структурализма, семиотики, постструктурализма в частности.