Да, Лена счастлива, роптать не на что. И если она тем не менее продолжает печалиться, сердиться, досадовать — в этом ей нужно винить только себя. Сама виновата — во всем сомневается, боится чего-то. Чем провинились Микаэл, Каринэ или та бедная старуха, против которой она беспричинно восстала и которую выгнала из дому?

А теперь эта Гаян как бельмо на глазу. Не по сердцу она Лене — красивая девушка, привлекательная. Может подать повод для сплетен. На чужой роток не накинешь платок. Надо и от нее избавляться. Кто знает, что она за птица! Обчистит до нитки в один прекрасный день, а потом ищи ветра в поле. Ах, как она ошиблась, взяв ее. Если б только можно было вернуть Текле, эту добрую, заботливую старушку. Но разве она вернется?.. Жаль, очень жаль. Какая же нянька из такой молоденькой девушки? Разодевается, прихорашивается. А уж по воскресеньям так нарядится, такую прическу настроит, что никому и в голову не придет, что Гаян всего-навсего домработница!

Да разве женщина с умом возьмет в семью такую?

Так пыталась рассуждать Лена себе в утешение, прекрасно понимая, однако, что все это не более как самообман. Дело было не в Микаэле и не в Гаян. Сильнее всех оказалась Каринэ, эта маленькая, но такая упрямая девочка с ее неподкупным и недоступным сердечком.

Однажды, когда Микаэл был в клинике, а Гаян ушла за покупками, Лена от нечего делать просматривала семейный альбом. В это время в комнату вбежала Каринэ, должно быть, за какой-нибудь игрушкой. Увидев Лену, девочка в смущении остановилась.

Лена подозвала ее, посадила к себе на колени и стала показывать фотографии.

Когда им попался портрет Микаэла, Каринэ оживилась и радостно запрыгала, — видимо, она узнала отца.

— Кто это, Карик-джан? — ласково спросила ее Лена.

— Папа…

— Верно, папа, ты молодец, моя маленькая. А это? — спросила она, указывая на другой портрет, свой.

Каринэ молчала. Неужели не узнала?

— Ну, посмотри же хорошенько. Узнала? Кто это?..

— Ты…

— А кто я, детка, разве ты не знаешь?

Каринэ молчала. Лена почувствовала себя неловко — зачем она задала ребенку этот вопрос?

Глядя на Лену внимательными глазами, девочка молчала. Какое-то волнующее любопытство заставила Лену повторить:

— А кто же я тебе, малютка?..

— Не знаю…

— Не знаешь?..

— Нет.

Ответ ребенка ножом полоснул сердце Лены. Руки у нее ослабли, голова закружилась. Еле слышно она прошептала:

— Ну, иди, играй…

«Будь я счастливой, имела бы родного ребенка и не пришлось бы выпрашивать дочерней любви у этой маленькой козявки, — подумала она. — Не привыкает, не признает, что поделаешь…»

Лена с досадой захлопнула альбом.

Но, может быть, все-таки виновата она сама — мало занимается девочкой, мало бывает с нею, мало ласкает ее? Целую неделю не водила гулять, все взвалила на эту паршивую няньку. А Гаян ведь не знает, что Каринэ взята из детского дома и Лена ей вовсе не мать., потому, вероятно, эта глупая девушка так старается завоевать любовь ребенка.

Но разве Микаэл чаще бывает с Каринэ, чем Лена?! Ведь его по целым дням нет дома, он проводит с девочкой только вечера да воскресенья. Как же, однако, он сумел стать для девчурки «папой», а она так и осталась ей чужой?

И еще одно удивительное обстоятельство: девочка так похожа на Микаэла… Нужно не иметь глаз, чтоб не замечать этого. А если кое-кто и говорит о сходстве между нею и Каринэ, то, конечно, только из любезности…

Отъезду Микаэла все время что-то мешало.

Едва оправилась несколько дней проболевшая Лена, как в город привезли в тяжелом состоянии Арменака. Микаэл устроил брага в своей клинике и несколько дней посвятил тому, чтоб поставить точный диагноз. Анализы и рентген принесли мало утешительного. Повторные снимки лишь усилили подозрения.

Созванный Микаэлом консилиум закончился быстро — расхождений во мнениях не было: необходимо оперативное вмешательство. Всех беспокоило одно — не поздно ли? Перенесет ли больной сложную, тяжелую операцию? Выдержит ли ее истощенный, обессилевший организм Арменака?

Сразу после окончания консилиума Микаэл молча надел пальто и вышел из клиники. У ворот его встретили братья — Левон и Аби, сын Арменака Гегам и друг брата, работник Министерства сельского хозяйства Армении Гарегин Арушанян.

Левон сделал Аби знак задержать Гегама, а сам, взяв под руку Микаэла и Арушаняна, прошел с ними вперед.

— Ну, как, Микаэл? Мы уже устали ждать…

— Ничем не могу тебя утешить, Левон. Поздно спохватились, запоздали. Я очень опасаюсь метастазов — все признаки говорят за это. Был бы рад ошибиться, но…

Говорил он тихо, видимо все еще проверяя мысленно свои заключения.

Аби с Гегамом шли в нескольких шагах следом за ними. Взгляд Гегама не отрывался от старшего брата отца, которого он почти не знал, но о котором слышал много хвалебных и восторженных отзывов. Многие друзья и знакомые просто завидовали тому, что у него такой замечательный дядя. Находились даже люди среди учителей Гегама, которые делали мальчику поблажки, желая, еидимо, косвенно услужить профессору Аразяну.

Гегам давно издали любил своего дядю и мечтал, что когда-нибудь он познакомится с ним поближе.

Часто знакомые спрашивали юношу:

— Ну, как поживает наш Микаэл Тигранович?.. Давно с ним не виделся?

— Ничего, спасибо… — краснея, отвечал Гегам и спешил уйти, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Откуда они могли знать, эти люди, что Гегам ни разу не бывал в доме у своего знаменитого дяди, ни разу с ним не разговаривал, только изредка видел его идущим по улице или сидящим в президиуме какого-нибудь собрания. Он не знал, как называть его (если придется говорить с ним) — «дядя», «Микаэл Тигранович» или, может быть, «товарищ Аразян»?..

А с другими братьями отца Гегам чувствовал себя по-родственному. У Левона он даже прожил целый год, когда приехал в Тбилиси и готовился к поступлению в авиационный техникум. В семье Левона его так любили, что и тогда, когда Гегам устроился в общежитии, его не раз забирали домой к дяде с ночевкой. Только мальчик сам неохотно у них оставался: в общежитии, с товарищами, ему было гораздо веселее и, что всего важнее, было удобнее вместе заниматься.

Что касается Аби, то он просто дружил с племянником. Встречались они, правда, не часто, но при встрече Аби держался с Гегамом как со сверстником, будто они не дядя и племянник, а близкие товарищи.

— Ты меня называй Аби, — настаивал он, — я еще не собираюсь стариться.

Если перед Микаэлом Аби благоговел, а Левона по-настоящему уважал, то Гегама он просто страшно любил; пожалуй, этот парнишка был для него дороже и ближе братьев.

— Ты ко мне за советом не приходи, — откровенно предупреждал он племянника. — Для умных советов и наставлений бог дал тебе двух других дядей: один профессор, другой — новатор производства… Ну, а отец твой, сам знаешь, всю революцию на своих плечах вынес, а теперь для колхоза себя не жалеет. Я же всего-навсего твой Аби, и ничего больше. Ко мне ты за деньгами приходи, если нужда есть в деньгах… И не спрашивай, откуда они — Аби вопросов не любит…

Однажды, это было в начале осени, Гегам с товарищами отправились в городской сад. Один из друзей — Реваз предложил ребятам сложиться и выпить чего-нибудь освежающего.

Вытряхнув из карманов все, до последней копейки, они наскребли сообща на три бутылки пива и заняли столик неподалеку от буфета.

Через некоторое время к подросткам вялой походкой подошел официант и, поставив перед ними три бутылки пива, принялся нехотя сметать салфеткой крошки со стола.

— Пива?.. — спросил он, не глядя на юношей.

— Да…

— Три бутылки?..

Ребята обменялись удивленными взглядами: «Откуда он знает?..»

— Что еще?..

— Пока ничего.

Официант ушел. Было душно, сильно хотелось пить, и вскоре двух бутылок как не бывало.