Тяжелые, кровопролитные бои не прекращались. Широкие, благоустроенные дороги казались теперь узенькими тропинками, с трудом вмещавшими в своих границах потоки людей в военных шинелях, пушки, танки, машины, повозки.

А навстречу этому потоку стремился другой — шли женщины, дети, дряхлые старики. Большая часть их двигалась пешком, и лишь самые счастливые устроились на телегах, машинах, велосипедах. Пешие брели с тяжелыми вьюками на плечах — уносили, кто что может. С запада на восток бесконечной вереницей двигались человеческое горе, страдание и надежда.

Солнце выжигало и оголяло равнины. Над дорогами клубились тучи пыли.

Бывало, санитарный поезд загоняли на какой-нибудь отдаленный запасной путь, и он там простаивал порой очень долго.

В свободную минуту врачи и сестры, оставив дежурных, шли на станцию оказывать помощь беженцам, больным и раненым солдатам и офицерам.

Как-то раз вместе с хирургической сестрой санитарного поезда Марфой Петровной собрался на станцию и Аразян.

— Куда это вы, товарищ доктор? — окликнул его бас поездного повара Дмитрия Амосова. — Через полчаса обед. Не опоздайте.

Большая голова повара высовывалась из узенького окошечка поездной кухни. Митрич, как все его ласково называли, улыбался. Круглые щеки его блестели, глаз почти не было видно, а маленький, красноватый нос смешной пуговкой торчал над густыми усами.

— Придем, не опоздаем, — на ходу ответил ему Микаэл.

— О вас, товарищ доктор, я особенно не беспокоюсь, — продолжал шутить повар, — меня больше Марфа Петровна тревожит: ведь я торжественно обещал довести ее вес к зиме до ста килограммов.

— Будет, будет зубоскалить-то, — огрызнулась хирургическая сестра, несколько расплывшаяся, но удивительно шустрая для своей комплекции женщина.

Микаэл ценил и уважал Марфу Петровну. С нею он пошел бы хоть к черту в зубы — она из тех, что нигде не теряются. Кажется, наведи на нее орудие — она и глазом не моргнет…

Повар недолюбливал Марфу Петровну за то, что она его вечно поучала.

— Тебе, Митрич, пора бы и за ум взяться. Ведь такое варево и кривая баба наварганит. Что у тебя за обеды! Тебе же добра желаю, честное слово. Война-то в конце концов кончится. Все мы по домам разъедемся, заживем мирно. Соберутся вокруг нас дети, внуки, попросят рассказать о том, что мы видели, что пережили.

О чем же ты им тогда расскажешь, бессовестный?

— Да о том, как угощал нас своими безвкусными кашами, — вмешалась в разговор старшая медсестра.

— Разве только об этом? Он расскажет и о том, как обменял две банки мясных консервов на флягу водки и угостился за наше здоровье, — добавила Марфа Петровна.

— Да уж не волнуйтесь, Митричу будет о чем рассказать, — хитро подмигнула сестра-хозяйка Фрося, и все почувствовали, что она собирается сыграть с поваром какую-то очередную шутку.

Разговор шел в коридоре вагона, у дверей в кухню, или, как любил говорить начальник поезда, «на подступах к резиденции его сиятельства Дмитрия Дмитриевича».

Успевший изрядно клюнуть Митрич, прижавшись плечом к стенке, даже не пытался обороняться от осаждавших его женщин. На шутки и насмешки он отвечал только веселым, незлобивым смехом, отчего его крохотные глазки совсем потерялись в жирных складках век.

В это время Фрося незаметно подошла к нему сзади и внезапно зажала его локти в своих цепких, как клещи, руках.

— А ну, девушки, снимай с него штаны…

Женщины, прыская от хохота, бросились врассыпную, а Марфа Петровна резко рванула тесемку, на ко-торой держались штаны повара, и они упали к его ногам.

— Вот о чем расскажет Митрич, — засмеялась Марфа Петровна и убежала вслед за сестрами. Понаддав Митричу коленкой, следом за ней шмыгнула и Фрося.

Митрич, связанный в движениях свалившимися штанами, беспомощно хватался то за одну, то за другую стенку. Улучив момент, он нагнулся, пытаясь подобрать штаны, но не удержал равновесия и свалился на пол.

А медсестры тем временем покатывались в тамбуре со смеху.

— Теперь держись, Митрич, мы тебя видели в чем мать родила, голенького, — потешались они над обескураженным кашеваром.

С этого дня Митрич прикусил язык. С медсестрами он помирился, и только одной Марфе Петровне не мог простить ее бессовестного поступка. При каждом удобном случае он, как и сейчас, старался ее чем-нибудь задеть.

— Пойдем, Петровна, — сказал Микаэл, улыбнувшись. — Не обращай внимания на этого болтуна — скучает он от безделья.

За стоявшими на пути вагонами виднелась кромка станционной крыши. Казалось, что до станции рукой подать. Но на самом деле идти пришлось довольно долго. Сколько путей пришлось перейти, сколько поездов обогнуть, а не раз пролезать и под вагонами.

Вдруг Микаэл услышал свое имя, и в ту же минуту в открытую дверь одного из вагонов товарного поезда выскочил какой-то человек. Он бросился к Микаэлу и горячо обнял его.

— Левон!.. — поразился Микаэл, узнав брата.

Остановившись в нескольких шагах от них, Марфа Петровна смотрела на братьев и счастливо улыбалась. «Вот что такое жизнь, — думала она. — Кто бы сказал, что на глазах у нашего неприступного и сурового хирурга можно увидеть слезы…»

Микаэл познакомил Марфу Петровну с Левоном.

— Брат мой, Петровна, — сказал он взволнованным и каким-то виноватым, тоном. — Давно, очень давно не виделись…

Обменявшись с Левоном несколькими словами, Марфа Петровна ушла, оставив братьев наедине.

— Я быстренько, Петровна, там я найду вас, — крикнул ей вдогонку Микаэл.

Хотя Микаэл и Левон жили все годы в одном городе, они очень подолгу не виделись. Сейчас, конечно, не время было выяснять, кто виноват в этом больше, но случилось так, что после женитьбы Микаэла братья постепенно отошли друг от друга.

В этом нельзя было винить одну Лену. Погрузившись в повседневные дела и заботы, Микаэл и сам позабыл о братьях. Неужели он не мог хотя бы раз в месяц навестить брата, поглядеть, как он живет? Три года подряд Левон приглашал его на день рождения своего сынишки, и каждый раз Микаэл обещал прийти и не приходил. Без ответа оставались и письма Арменака. Микаэл откладывал ответ со дня на день, да так никогда и не собрался. Почему? Неужели и вправду не нашел времени?

Трудно сказать, что решил Арменак, но и он тоже перестал писать и совершенно прервал связь со старшим братом.

А что до Аби — третьего брата — то о нем Микаэл и вовсе ничего не знал. Его ни разу не потревожила мысль о том, где скитается этот несчастный парень, что он делает.

Сердечный, душевный Левон был совсем не похож на Микаэла. Сейчас он с жаром рассказывал брату:

— Понимаешь, Микаэл, я чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты уезжаешь на фронт. Как был, в спецовке, побежал на вокзал, кинулся туда, сюда, обегал все закоулки, но санитарного поезда так и не нашел. Вернулся на работу и целый день ходил как потерянный. Вечером пошел к зам. Дверь заперта. Лены нет. Какие только мысли не лезли в голову, чуть с ума не сошел. Целую неделю ходил к вам каждый вечер. Наконец застал твою жену. Плакала, рассказала обо всем. Неплохая она у тебя, Микаэл, нужно только ее понять…

Левон умолк. Микаэл задумался, совесть его была неспокойна: за шесть месяцев он ни разу не написал жене. Значит, Лена вернулась домой, она тоскует, ждет его писем…

— …Представь себе — темная ночь, луна где-то за тучами спряталась. У ворот вашего дома стоит женщина в толстом бобриковом пальто, голова и шея повязаны шерстяным шарфом. На ногах валенки, на боку огромный противогаз висит… И это — Лена… В таком виде я и застал ее в последний раз…

Микаэл улыбнулся. Лена в валенках и шерстяной шали, да еще противогаз на боку… Невероятно…

Но Левом видел ее собственными глазами и обманывать ему незачем. Сегодня же Микаэл напишет ей. Обязательно надо написать. Ну, поспорили, повздорили, обидели друг друга. Что же из этого? Неужели поссориться — это обязательно разойтись?