Перехватив еще издали взгляд встречного, Лена старалась не упустить его до тех пор, пока прохожий не поравняется с нею. Это, видимо, доставляло ей истинное удовольствие.

Многих это крайне смущало. Некоторым казалось, что Лена хочет что-то спросить у них. Кое-кто, случалось, и останавливался: девушка, кажется, что-то спросила, не повторит ли она свой вопрос?

Но Лена, отвернувшись, гордо шествовала мимо.

— В Москве, представьте, этого нет… Здесь на улице на тебя так глядят, будто никогда людей не видели, прямо впиваются…

Микаэл молчал. Он боялся оказаться в роли мишени для колкостей и насмешек. Самоуверенность этой избалованной ветреницы его подавляла. Ах, с каким удовольствием он вот тут же на улице отчитал бы ее, повернулся и ушел.

А она продолжала:

— Ну, вот, поглядите хотя бы на эту… В Москве таких экземпляров днем с огнем не сыщешь. Полюбуйтесь, как причесана, какие складочки на платье, какое кружево на воротничке. Ни дать, ни взять мадам Бовари!..

Микаэл невольно взглянул на шедшую им навстречу молоденькую женщину и не смог скрыть своего удивления. И в самом деле! Что в этой скромной миловидной женщине могло вызвать насмешку? Микаэл так и сказал об этом Лене. Да и почему было не сказать, ведь это же была правда. Но сказал и тут же понял, что допустил оплошность.

Лена резко остановилась и смерила его уничтожающим взглядом.

— Вы просто плохо воспитаны, вот что я вам должна сказать. Вам, верно, неизвестно, что все ваше внимание должно быть отдано даме, с которой вы идете. Вы не должны видеть и замечать никого больше. Поняли? А теперь — прощайте!..

«Нет, она просто сумасшедшая», — подумал Микаэл, глядя вслед удаляющейся Лене. Он был озадачен. Таких женщин ему еще встречать не приходилось.

Улица показалась ему какой-то узкой и тесной. Небо опустилось и прилипло к крышам домов.

«Ах, встретиться бы мне еще раз с нею, теперь бы я знал, как…» — думал Микаэл с раздражением.

Впрочем, это в нем говорила досада. На самом же деле, он не знал ни того, что скажет ей при встрече, ни того, как поступит.

Однако встретиться с Леной Микаэлу пришлось только пять лет спустя, когда, окончив институт, он работал в клинике доктора Овьяна в качестве одного из его ассистентов. Первые успешные операции молодого хирурга принесли ему имя талантливого врача. Микаэла считали одним из одаренных учеников Овьяна и пророчили ему блестящее будущее. Кто знает, может быть, пройдут годы, и когда-нибудь он займет место своего учителя, блестящего, но уже стареющего хирурга. Овьян был рад, найдя в Микаэле энергичного и способного помощника, которому он нередко передоверял весьма сложные и ответственные операции. Правда, на таких операциях он обязательно присутствовал сам, внимательно наблюдая за работой любимого ученика.

В Микаэле Овьян видел себя в молодости — та же твердость руки и острота глаза, та же тонкая интуиция, свойственная только прирожденному хирургу. Однако было в Микаэле и кое-что такое, о чем старый доктор никак не мог примириться. Очень уж замкнутым был этот молодой человек. Как ни старался Овьян ввести его в круг своих приятелей и знакомых, — ничего не получалось. Напротив, Микаэл все больше и больше сторонился людей и уходил в себя. Он жил в каком-то своем, обособленном мире, и вырвать его из этого мира было нелегко. Неделями не выходил он из клиники, жадно, увлеченно поглощая книги и забывая обо всем на свете.

На правах старшего Овьян разрешал себе иногда нарушить его уединение. С шумом открыв дверь в душную, непроветренную комнату, где склонился над книгой Микаэл, доктор легким хлопком в ладоши заставлял его поднять глаза:

— Опять, опять?.. — говорил он, укоризненно качая головой. — А ну-ка, друг любезный, вставай, надо немного размяться. Закрой эту проклятую книжку, погляди, какую чудесную книгу раскрыла для тебя весна. Пойди подыши воздухом, погляди, какая красота кругом. Пока ты не вкусишь прелести жизни, не узнаешь ее, ты не сможешь понять, для чего же собственно надо спасать людей.

Микаэл нехотя вставал и покорно улыбался.

— Нет, ошибся я в тебе, ошибся, — уже шутил хирург, — тебе бы надо было жить в другие времена. Уединился бы в каком-нибудь монастыре и всю жизнь корпел над составлением летописи. Надо в жизнь вступать, братец ты мой, в жизнь… Знаешь ли ты, что такое жизнь? А хирургу знать это совершенно необходимо! Уж ты мне поверь.

Микаэл, конечно, знал, что доктор по-своему прав, но у него были свои стремления и идеалы, ради которых он готов был от многого отказаться.

Безрадостное детство и трудная юность сделали его не по летам замкнутым и суровым, и он никак не мог стать таким, как многие его сверстники, не мог бездумно наслаждаться жизнью и хоть на минуту почувствовать себя беспечным.

Может быть, он и желал этого, может, ему хотелось временами забыться и вздохнуть полной грудью, но его точно связывало что-то, какая-то невидимая пружина не давала ему свободно распрямиться.

— Нет, как я вижу, освежить воздух этой монастырской кельи сможет только хороший сквознячок. Ну, вставай, вставай, братец, закрой свою книжицу и пойди, «поброди по кварталам Стамбула», — говорил Овьян, цитируя известного армянского писателя Акопа Пароняна. — Книги от тебя не убегут, а жизнь убегает… — И, мягко улыбаясь, он захлопывал лежавшую перед Микаэлом книгу.

«Сквознячок», на который намекал доктор, налетел совсем неожиданно в образе окончившей медицинский институт девушки-рентгенолога. Налетел и приступил к исполнению своих обязанностей в той же клинике, где работал Микаэл.

Оставаться с этим «сквознячком» наедине Микаэл просто боялся. Но и на людях ему было не легче. Озорная девушка пользовалась любым поводом, чтобы чем-нибудь его смутить, озадачить; словом, Лена осталась той же, какой Микаэл знал ее пять лет назад, — такой же беспокойной, задиристой, своенравной и избалованной.

Материальные дела Микаэла не намного улучшились и теперь, когда он уже окончил институт и начал работать, — он едва сводил концы с концами. Все до последней копейки у него было рассчитано. Единственным излишеством, которое Микаэл позволял себе, были медицинские книги и журналы, аккуратно расставленные на самодельных полках. До сих пор он не знал, что такое новое белье или одежда, и покупал их не в магазине, а на рынке. Здесь у какого-нибудь торговца подержанным платьем присматривал он поношенные вещи и носил их, пока они нитка за ниткой на нем не расползались. Зимой еще куда ни шло — убогий костюм можно было спрятать под тоже не новым и довольно куцым, но все же более или менее сносным пальто. А вот летом дело было совсем плохо.

Микаэл старался пораньше прийти в клинику и сразу же надевал белоснежный халат врача; а вечерами задерживался на работе подольше, только б никто не увидел его обносков.

И как нарочно, чаще других встречалась ему Лена, всегда нарядная, каждый день в другом, всегда из модных, красивых, дорогих тканей платье, которые так шли к ее стройной, изящной фигурке. Стоило ей где-нибудь появиться, как она тотчас привлекала всеобщее внимание, приносила с собой смех и веселье.

В те далекие дни Лена была еще школьницей.

Однажды прохладным утром, когда весь город заливало яркое весеннее солнце, Лена вышла из дому и направилась к трамвайной остановке. Она спешила к своей подружке Тамаре, чтобы вместе с ней приготовить уроки. Впрочем, уроки были только удобным предлогом — так было легче по-своему распорядиться воскресным днем.

На Лене была шелковая кофточка и плиссированная юбка, едва достигающая колен. На ногах — легкие летние туфли и светлые шелковые чулки.

Ожидающих трамвая было немного: сгорбленная старушка, пожилая женщина, обремененная продуктовой корзиной, и маленький мальчик с грязной облезлой собачонкой.

Но погодите, кто же этот красивый мужчина, задумчиво шагающий по тротуару и время от времени поглядывающий в ту сторону, откуда должен прийти трамвай?