Он вскрыл письмо, но читать его не было ни малейшей охоты: сказались усталость и бессонная ночь. Голова тупо ныла, глаза горели, точно присыпанные перцем.

Может быть, потому, прочитав первые строки письма, он ничего в них не понял. Показалось даже, что тут что-то совершенно к нему не относящееся, что письмо предназначено какому-то другому, неизвестному человеку. Глянул на подпись: «Анна». «А, — вспомнил он, — это от нее, от Анны, Дуся так и сказала. Но зачем же так длинно? И не лень было?.. Ах, женщины, женщины, не умеют они щадить чужого времени. Где бы сказать два слова, они начинают свой рассказ от Адама…»

Безучастно, просто из любопытства он пробежал еще несколько строк. Теперь смысл улавливался яснее. Кажется, опять излияния в благодарности, которые он столько раз слышал от своих больных и их близких, и опять, как всегда, преувеличения.

Но ведь здесь должен быть ответ на предложение капитана Варшамова? Письмо дочитано до конца, но Микаэл так и не нашел этого ответа.

Зачем же тогда она, черт возьми, все это пишет?.. Или он что-нибудь упустил? Однако перечитывать было некогда — в стенах военного госпиталя заботы и тревоги не переводились.

Бросив письмо в ящик стола, Микаэл вышел из кабинета, чтобы начать утренний обход. До самого вечера у него не выдалось ни одной свободной минуты.

Только поздней ночью, когда, растянувшись на своей холодной, жесткой койке, он закрыл глаза и собрался дать отдых усталому телу, ему вдруг вспомнилось письмо Анны. В самом деле, что ей было нужно, этой женщине?..

Он пожалел, что не взял письма с собой. Пожалуй, стоило прочитать его еще разок с начала до конца и попробовать разобраться в сути. Разве в его словах было что-нибудь оскорбительное, что потребовало таких длинных и утомительных мудрствований?

Микаэл невольно призадумался. На что, собственно, жаловалась Анна? На войну? На свою судьбу? На предложение капитана Варшамова? Нет, тут было что-то другое, от чего Микаэл упрямо, но безуспешно пытался отгородиться. Чем больше он думал, тем яснее становилось для него это «другое».

Сложна и непонятна жизнь. И еще сложнее и непонятнее душа человека.

«Что мне делать, я не могу сладить с собой! Вы мне стали нужны, как вода, как воздух…»

Она, ей-богу, сошла с ума, эта женщина!

Но, оказывается, целые строки ее письма запечатлелись у него в памяти!..

Через несколько минут он вспомнил и другие строки, те, в которых Анна освобождала его от необходимости ей ответить. Ну, и чертовщина!..

Мало-помалу Микаэл убедился, что при желании он может легко восстановить в памяти все письмо. Это было для него новостью, чем-то вроде находки. Вот, оказывается, какая у него память…

До сих пор Микаэл чтил всю жизнь только две святыни — науку и труд. Учиться без устали, беспрерывно, каждую минуту, учиться везде — у людей, у жизни, у книг. Трудиться с любовью, самоотверженно, с полной отдачей сил. Служение этим святыням занимало и поглощало не только все его время, но и все существо.

А сейчас?..

И откуда только взялась эта шальная женщина?., Как осмелилась написать ему, да еще в таком тоне? К тому же дерзит: «Виноваты вы… Вы сами мне подали повод. Я б никогда не осмелилась заговорить, не вмешайся вы так оскорбительно для меня в сердечные дела вашего друга…»

Может быть, и в самом деле в этом было что-то оскорбительное? Действительно, не надо было вмешиваться! И все из-за этого бессовестного Варшамова… Микаэл в досаде поднялся с койки и зашагал по комнате из угла в угол. Что-то в этой истории задевало его самолюбие.

Кто же, однако, его обидел? Анна?.. Варшамов? Или он сам себя?..

Конечно, не нужно было поддаваться Варшамову. Не возьми он на себя эту глупую роль, разве посмела бы Анна написать ему такое письмо?..

Насколько он помнит, он всегда был с ней очень сдержан, вежлив, официален.

Нет, он ошибся. Он напрасно это сделал. Нельзя было так унижать своего достоинства, разыгрывать из себя какого-то глупого мальчишку. Разве он когда-нибудь вмешивался в чужие дела?.. Хорошо еще, что Анна так тактична. Она могла бы высказаться более откровенно и резко и была 'бы вполне права.

Хорош главный хирург госпиталя, нечего сказать. Кругом горе, кровь, а он занялся чьими-то любовными интрижками!

Микаэла захлестнула злоба, злоба на самого себя.

Он снова лег и попытался не думать больше ни о чем, уснуть. Но ничего не получилось. Сильно разболелась голова. Он долго ворочался с боку на бок, наконец спрятал голову под одеяло и на короткое время затих. Но нет, не спалось. Он рывком откинул одеяло, сел и с шумом выдохнул воздух. В голове продолжала вертеться мысль о письме.

«В те мгновения, когда я, как пловец, затянутый в омут, так ждала вашего спасительного призыва, вы вдруг подходите ко мне со словами сочувствия кому-то другому…»

И еще: «Вы можете не насиловать себя с ответом — не на всякое письмо обязательно отвечать…»

Нет, она ненормальная! Зачем она все это пишет, для чего?

И все же было бы неплохо прочитать это письмо еще раз, в более спокойное время.

Приняв такое решение, Микаэл заснул наконец глубоким, освежающим сном.

Нет, не глупой женщиной была Анна и ничуть не странной. В этом Микаэл убедился, внимательно перечитав ее письмо.

Искренне и непосредственно, как самому близкому я родному человеку, поверила она бумаге свои печали и раздумья. В каждой строке письма чувствовался трепет живого сердца. Оскорбленное самолюбие заставило ее пренебречь многими условностями и открыться чужому, едва знакомому человеку. Так могла поступить только женщина с очень чистой и честной душой; она нашла в себе силы подняться над повседневностью, над людской мелочностью и пошлостью.

Письмо Анны стало для Аразяна окном в какой-то новый, незнакомый ему мир. Створки этого окна были смело распахнуты настежь. И оттуда веяло на него чем-то свежим. Даже в комнате его все вдруг стало выглядеть по-иному — бумаги, книги, все, решительно все.

…Капитану Варшамову Микаэл осторожно дал понять, что Анна все еще надеется на возвращение мужа, еще любит и ждет его.

Варшамов помрачнел.

— Эх, дружище, если аллах не дал, что может дать его пророк? Силком красавицы не заманишь. Будь у меня счастье, не так сложилась бы моя судьба.

Но капитан был не из тех, кто быстро впадает в отчаяние. От своих намерений он не отказался. Только теперь он пытался воспользоваться помощью Дуси. А Дуся, завидев капитана, краснела, как вишенка, смущалась, не сводила с него восторженных глаз. Она, казалось, на расстоянии чувствовала на своих губах прикосновение его жестких, как щетина, усов. Видно было, что Варшамов ей очень нравится, и она не упускала случая стрельнуть в его сторону глазками.

От самой пустой шутки капитана она заливисто хохотала.

— Я тебя отвезу в наши горы, Дусенька, — пошутил как-то Варшамов, — усажу там тебя на оленя…

С тех пор Дуся не давала ему покоя.

— Ну, когда же мы поедем в горы, Егорыч? — широко улыбаясь, спрашивала она его при каждой встрече.

— Скоро, очень скоро, Дусенька, вот поставим только Гитлера на колени и — айда!..

Дуся тенью ходила за капитаном, таяла от каждого его взгляда. Но Варшамов точно ослеп, он ничего не замечал. Все его мысли были заняты Анной.

— Знаешь, Микаэл, — как-то сказал он огорченно, — супружество сравнивают с осажденной крепостью: кто внутри, тот мечтает поскорее вырваться, кто снаружи-только и думает, как войти. Так вот и со мной, парень. Со всех сторон я эту крепость осаждаю, а она все не сдается.

— Я тебе посоветую — снимай осаду.

— Э, добрый совет хорош, Микаэл-джан, а доброе дело того лучше… Не захотел ты мне помочь, плохо, брат, плохо…

— Странный ты человек, Варшамов. Ну, чем я мог помочь тебе?

— Сам не знаю. Я думал, что самый короткий путь — прямой, позабыл, что окольными путями порой достигают цели. У человека два уха, один язык — это затем, чтобы он больше слушал, меньше болтал. А я как раз наоборот сделал и собственными руками дом свой разрушил. Теперь, верно, Анна пустомелей меня считает и смеется надо мной…