Первый эшелон уходил ночью, так было безопаснее, и у Микаэла появилась возможность повидаться и проститься с Анной. Оставалось несколько часов, и, воспользовавшись этим, он поехал на виллисе в город.

Был мрачный, дождливый вечер. Плотные тучи свинцовой тяжестью нависли над крышами города.

Когда Микаэл вошел, Анна на мгновение смутилась, но, постаравшись преодолеть волнение, грустно улыбнулась. Видимо, она очень ждала его. С губ у нее чуть не сорвалось «наконец-то», но она сдержалась и, чтобы скрыть смущение, принялась проворно освобождать стул от каких-то вещей и пододвинула ему.

Микаэл продолжал стоять. Эдварда дома не было.

— Через несколько часов мы отправляемся, Анна.

— Я знаю… — опустив глаза, ответила она. — Знаю, что вы пришли проститься…

— Да… Нам придется на некоторое время расстаться. Завтра или послезавтра должен двинуться и второй эшелон. Надеюсь… — Анна впервые услышала дрожь в голосе Микаэла. — Надеюсь, — повторил он, — что в этом эшелоне я найду вас с Эдиком.

Ответ у Анны был наготове — она давно его обдумала: «Я очень тронута, дорогой мой, вашей заботой, но мне немного странно, что вы отложили этот разговор на самую последнюю минуту. Да и вообще, не худо было бы, если б вы были немного почестнее…» Но она не сказала ничего и, с трудом Одерживая рыдание, порывисто шагнула в сторону двери.

Микаэл удержал ее.

— Анна, подождите… Что с вами… Это в последнюю-то минуту…

— Да, в последнюю минуту, — с упреком вырвалось у нее. — Ведь вам отлично было известно, что вторая палата пока остается. Так неужто за два дня нельзя было выкроить двух минут, чтоб сказать мне хоть слово — одно слово, которое мне так необходимо. Вспомните, сколько раз мы встречались лицом к лицу за эти двое суток — в госпитальном дворе, в коридорах, в па-датах. Не помните? А я помню. И вы не нашли минутки, чтоб сказать мне хоть слово утешенья? Я никак на вас не посягаю, можете считать себя совершенно свободным, — кстати появился и достаточно удобный повод!

— Послушайте, Анна, — сдавленным голосом прервал ее Микаэл. — Мне всегда казалось, что мы достаточно уважаем и понимаем друг друга без слов. Что все это значит? За кого вы меня принимаете? О какой свободе может быть речь? Я никогда об этом не думал. Или вы считаете меня человеком, ищущим легких побед' и способным так просто менять свои привязанности. А? Почему же вы молчите? Скажите что-нибудь! Какое я дал вам право так обо мне думать?..

Сердце Анны было исполнено горечи. Она слушала молча, досадуя в душе то ли на себя, то ли на Микаэла, то ли на злую игру судьбы. С трудом сдерживая рыдания, она не знала, что отвечать. Все, что он говорил, было правдой, но не так легко было с этой правдой согласиться. Нервы ее были напряжены до предела, в висках гулко стучало. Ей хотелось бросить в лицо Микаэлу что-то обидное, едкое, но язык точно прилип к глотке и не слушался. К тому же она знала, что если сказать сейчас все, что скопилось на сердце, эта встреча станет их последней встречей, — потому что они не сумеют больше посмотреть друг другу в глаза.

Эдвард все не шел, а Микаэл не хотел уходить, не попрощавшись с ним, не сказав мальчику, что они скоро снова увидятся.

Время истекало, пора было собираться. Уже надев шапку и двинувшись к выходу, Микаэл приостановился и посмотрел на Анну.

Анна подняла голову, и когда взгляды их встретились, она медленно подошла к нему и, остановившись веред ним, прямо и строго посмотрела ему в глаза. Потом обняла его, крепко поцеловала и, горько разрыдавшись, приникла к его груди.

Аразян ласково коснулся ее плеч.

— Ну, успокойся, Анна, успокойся, мы же не навсегда расстаемся.

— Но… но вы не знаете, Микаэл… не знаете… — проговорила она, с трудом сдерживая рыдания.

И только тут Микаэл заметил мелкие коричневые пятна на щеках Анны и впервые подумал о том, как изменилось за последнее время ее лицо.

— Анна!.. — вскрикнул он каким-то неузнаваемым голосом. — Так это правда, Анна?

Она попыталась отвернуться, но Микаэл, взяв ее голову в свои большие и широкие ладони, крепко прижался губами к ее губам.

Вопреки ожиданиям Аразяна, второй эшелон не пришел ни в ближайшие дни, ни в ближайшие недели.

Зловещие слухи ходили о его судьбе. Передавали, что эшелон подвергся яростной бомбежке с воздуха. Часть вагонов была разбита вдребезги, а уцелевшие, после переформирования, отправлены куда-то на юг.

Еще ни разу за всю свою жизнь Микаэл не переживал такой тревоги. Не было ни телефонной связи, ни твердого адреса, по которому можно было бы написать. Узнать что-либо о судьбе Анны и Эдварда пока не представлялось никакой возможности. Может быть, в последний момент она раздумала уходить с эшелоном и осталась в городе?

Но вот, наконец, от начальника госпиталя пришла короткая записка, набросанная карандашом на листке из ученической тетради. В ней назывались имена погибших врачей, сестер и санитаров. Анны в числе их не было. Однако это не рассеяло до конца мучительной неизвестности, тем более мучительной, что Микаэл не мог ни с кем поделиться.

Не высказанное вслух, молчаливое признание Анны в минуту расставания всколыхнуло весь внутренний мир Аразяна. В душе его зародилось какое-то новое, неизведанное доселе чувство. Только теперь он понял, чего ему всю жизнь недоставало, о чем он всегда подсознательно мечтал, к чему стремился. Это чувство жило в нем давно, но оно пряталось где-то в глубоких тайниках души, сдерживаемое усилием воли. И вот, наконец, оно вырвалось наружу, подстегнутое признанием Анны.

Любит ли он Анну? Микаэл не мог дать себе в этом отчета, так же как не мог сказать определенно — любил ли он когда-нибудь Лену? За многие годы супружеской жизни он ни разу не задавал себе этого вопроса.

Что же произошло? Как посмел он забыть о Лене, оскорбить святость семейного очага? Как мог с холодным сердцем, не чувствуя ни малейшего укора совести, откинуть все и привязаться всем существом к какой-то чужой, неизвестной женщине. Но — действительно ли чужой, действительно ли неизвестной?..

Здесь его мысли вдруг застывали в неподвижности, как вздернутый на дыбы разгоряченный конь.

Каким бы несчастным был он, если бы не встретил эту «чужую», «неизвестную» женщину, если б не свершилось то, что свершилось?

Однако Анна была права: он обрек ее на новые испытания.

Но, может быть, она просто по-женски схитрила? Ведь если верить «знатоку женщин» Варшамову, собравшему материал для целой докторской диссертации на тему о женской хитрости: «Женщина так хитра, что и со змеи сумеет семь шкур содрать».

Нет, это сказано не про Анну, она на такое не способна. В мире есть люди, к которым не пристает ложь, фальшь, неправда, как к благородному металлу не пристает ржавчина.

Но где же Анна? Почему она не пишет? Неужели это конец? Зачем она Открыла ему эту тайну? Не лучше ли было ни о чем не знать? И чем он отблагодарил ее за подаренную радость? У него не нашлось для нее хотя бы ласкового, ободряющего слова, он только смутился и залился краской, как какой-то оробевший юнец. Куда же делись тогда все его высокие чувства? Что сковало их, не дав им вырваться наружу?

Как же должна была повести себя после этого Анна? Ведь ей не на что надеяться. Откуда же она найдет в себе силы, чтоб позаботиться о том существе, которое должно стать для нее источником стольких физических и душевных мук?

Жизнь безжалостна, а люди нередко судят поверхностна Что подумают они, увидев Анну в ее положе-1гии? Как к ней отнесутся? Не удивительно будет, если Анна захочет преждевременно освободиться от своего тяжелого бремени?..

И кругом виноват он, один он. Надо было вовремя поддержать Анну, придать ей сил и мужества.

Но все это было так неожиданно! И потом, ведь он надеялся через несколько дней снова встретиться. Кто знал, что второй эшелон попадет в беду…